Пепел чужих костров - Дмитрий Панасенко

я эту железку отнял так забавно визжал когда я насадил его на копье… Да. Он выдержал почти седмицу. Эти мелкие людишки, так цепляются за свою никчемную жизнь. За свое тело. Прямо как ты… Знаешь, чего-то устал я языком болтать. Да и кости сегодня ломит. Так что придется этой одноглазой развлекушке твой труп трахать. Интересно получится у него изливать семя, когда ты вонять начнешь?

Луковица взмыла вверх.

— А-Л-Л-И-К-Х-О-Р-РА-А!

— Г-Р-А-А-Н-Н!

Два боевых клича прокатились по двору складываясь в гром. Каким-то невероятным образом разделенные не меньше чем дюжиной шагов дикарка и огромный старик оказались лицом к лицу. Топор и сабля столкнулись, высекая искры. Секира дикарки описав восьмерку дернулась к лицу противника, тут же двинулась назад, подток, ядовитой змеей метнулся в живот. Сабля встретила оружие на пол пути, закрутила, отбросила в сторону секанула. Наискось, метя в висок прочерчивая на одернувшейся от острого железа коже алую полосу. Нырнув под клинок, дикарка пнула старика ногой в пах, но он дернувшись будто адская марионетка ушел в бок и вцепился дикарке в грудь. Затрещала льняная ткань рубахи. Вывернувшись из захвата великанша попыталась боднуть безумца лбом в лицо, снова пнула, на этот раз в голень, рубанула сбоку. Но старик совершенно нечеловеческим образом извернувшись, утек от ударов как струйка дыма. Сабля проскрежетала по древку секиры и не убери горянка пальцев лишилась бы их. Очередной взблеск слали, сноп искр, слившийся в беспрерывную какафонию скрежет железа… Сив отступила. На шаг другой, потом третий. Кровь из раны на лбу залила лицо кровавой маской, из под которой блестели глаза. Сосредоточенные, не моргающие пылающие яростью. Сталь снова столкнулась со сталью, все быстрее и быстрее пока лязг и визг железа не слился в режущий ухо гул.

Август сжал челюсти. Рука, правая трехпалая рука, тщетно вцепилась в узлы ставшей невыносимо тяжелой оттягивающей спину скатки с пледом. Левая, шарила по боку в поисках рукоятки затерявшегося куда-то меча. Что-то донельзя мерзкое лопнуло во рту перезревшей виноградиной. По горлу растеклась замораживающая гнилостная волна, опустилась ниже, схватила острыми когтями сердце. Заорав юноша кинулся вперед, к сцепившимся великанам, но тут же получив тычок, отлетев на другой конец двора ломая спиной хлипкий забор. Боли не было. Лишь родившаяся за грудиной слабость растеклась по жилам замораживая уже встающее без участия разума тело. А потом мир вздрогнул сдвинулся с места и он увидел. Не левым зрячим, но той дырой, что осталось вместо правого глаза.

На пятачке усеянной горящими черным пламенем костями земли, под серо стальным небом бились чудовища. Невероятная, окруженная фиолетовым дымом смесь паука и скорпиона с лицом безумного старика и гибкая, постоянно меняющая форму, закутанная в темные полосы алого мрака, тень. Мощь сталкивалась с мощью, быстрота со скоростью, хитрость с коварством, ярость с яростью. Огромная волчица метит в затянутую в хитиновый панцирь лапу, оскаленная острыми зубами пасть смыкается на броне оставляя на ней сеть трещин но тут же одергивается спасаясь от клацнувшей у самой морде покрытой дымящейся слизью клешни. Скалозуб бьет могучими когтями и на брюхе паука остаются набрякшие желто-белой кровью полосы, но чудовище, привстав на задние ноги, обрушивается на огромную кошку всей массой. Закованная в черный панцирь грудь гигантского насекомого трещит под натиском могучих клыков. Горная кошка сбрасывает с себя паука, ревет, кидается вперед, тяжелые лапы бьют по воздуху и взрывают землю. Скорпион уходит с линии атаки рваным, ломаным движением. Вставшая на дыбы тигрица рычит и сразу несколько лап паука отлетают прочь оставляя на земле карминово-черное ожерелье из капель крови. Саблезубая кошка рвется вперед, клыки вонзаются в грудь паука. Монстр ревет, серо стальное небо содрогается и по нему расползается сеть трещин. Оканчивающийся жалом хвост бьет волчицу в морду.

Кто-то кричит. Не под серым небом. Здесь Рядом в этом мире. Нет, это не он. Женский, надсадный, визг. Почти звериный, но все же человеческий. Что-то толкает его на землю, тянет за бедро. И устремляется к застывшим посредине перепаханного двора фигурам.

Окруженная ореолом вырванных из тела окровавленных крюков Гретта взмахивает скьявоной и на тонкой шее схватившегося за обух пробившей грудину секиры, старика, расцветает алая полоса. Голова безумца начинает опускаться на грудь.

Медленно словно во сне дикарка отпускает свое оружие и выдергивает из под подбородка обломанное острие засевшей под челюстью сабли.

На проросшую костями землю падает окруженная ореолом разлетевшейся шелухи луковица.

* * *

Поплотнее закутавшись в одеяло, Эддард подтянув ноги вжался в угол повозки и машинально огладив прохладную рукоять трости, уставился на танцующие, по слегка покачиваемому поднявшимся ветром, тенту, тени. Устроившаяся в другом конце воза Майя похоже спала сном праведника. Грудь красавицы мерно вздымалась и опускалась, глаза были закрыты. Звук ровного неглубокого дыхания разбавлял сгустившуюся над лагерем тишину, но почему то вызывал лишь тревогу.

В том, что Кирихе спит, не было ничего удивительного. Столь щедро поделившийся запасами улыбчивый рыцарь то и дело подливал им вина. Эддард сам чувствовал, что несколько захмелел. Травница же выпила намного больше. Окруженная вниманием и улыбками, под одобрительные веселые возгласы мужчин она осушила не меньше трех больших чаш и через некоторое время, уже вовсю клевала носом. А вот к нему сон не шел. Более того, с каждой проведенной в кампании паладинов минутой, поселившийся в груди червячок беспокойства рос, набирал силу и начинал все активнее ворочаться где-то под сердцем. Честные, простые и открытые лица вояк, широкие улыбки и доброжелательные взгляды. Что-то в этом всем было… неправильным. Не могут монахи и послушники воинствующего ордена быть столь открыты с незнакомцами. Не станут они устраивать импровизированную пирушку с мясом и вином посреди предгорий. Не бывает так, чтобы среди более тридцати принявших или готовых принять постриг мужчин не нашлось ни одного аскета или фанатика. А этот Леменет… Ну не бывают паладины столь похожими на… паладинов. Слишком латник был… правильным. Шаблонным. Словно актер играющий роль молодого героя времен первого похода. А эта показная доброжелательность? Улыбки. Смех. Взаимная нелюбовь ловчих и монашеских орденов уже давно стала в империи притчей во языцех. Учредив институт ловчих, престол Наместника отобрал у монахов-воинов изрядную долю власти, и хоть случилось это более чем двести лет назад, склоки, и безобразные драки до сих пор случались с завидной периодичностью. Поэтому, когда всадники представились посланниками Белой длани, одного из самых фанатичных, известных своей строгостью, аскетизмом и доходящей до жестокости жесткостью, ордена, Эддард был готов ко всему. Высокомерию и брезгливости, презрению, нарочитому игнорированию, вплоть даже до «случайного» болта