Отродье мрака - Rotten Apple

— Арли… В чём бы не обвинял тебя Джошуа, ты ведь ничего такого не сделал, правда? Он это всё только из личной неприязни, да?

Арли посмотрел на него с каким-то бессмысленным выражением, помолчал. Потом, придя в себя, нахмурился и наскоро ответил:

— Он всегда видел во мне дикаря. Ему лишь нужен был повод, чтоб от меня избавиться.

ㅤ

Ставка князя Крылана раскинулась в заброшенных плавильнях Мойнерфьорда. Облачённые в твёрдую кожу солдаты жгли костры из вьюноствола, точили топоры, резались в кости — и всё под отборную мужицкую брань. Многих солдат, пришедших вместе с князем, Фелинн знал ещё с детства. Они искоса поглядывали на него, пока Фелинн огибал костры, отыскивая княжескую дружину.

Князь совещался с офицерами, приспособив под стол древнюю, наполовину ушедшую под землю наковальню. Фелинн заметил, что на ней лежит карта Тартарии, расставлены свечи и валяются куски пергамента.

И тогда путь ему преградил Хекл.

— Фелинн, — без какого-либо намёка на братскую радость прогудел он. — Чего здесь забыл?

— Хочу видеть отца. — Тон Фелинна тоже не блистал теплотой. Если Альм всегда выбирал самые изящные способы продемонстрировать своё превосходство, то Хекл даже не пытался — и просто лупил Фелинна при любой возможности. — Мне кажется, у меня на это столько же права, сколько у тебя.

— Права? — не обременённые умом глаза Хеккла расширились от гнева. — Я те щас покажу право, мышь летучий!

— Пропусти его, Хекл, — крикнул Крылан. — Как-никак, он у нас теперь герой священного похода!

Хекл насупил мясистые губы и отпрянул. Крылан сделал знак своим офицерам, и те один за другим рассеялись по лагерю.

Фелинн бросил ещё один неприязненный взгляд на Хекла и подошёл к отцу. Лицо Крылана светилось бодростью, под длинным плащом виднелась свободная кольчуга. Возвышаясь над Фелинном, своими острыми чертами и удивительной худобой он напоминал нетопыря, готового сцапать беспомощного мышура или кудлохвоста.

Фелинн однажды задумался, сумеет ли он взглянуть на отца под каким-то иным углом, если длительное время проведёт вдали от семейства. И вот он стоял перед князем, с безусловным пониманием того, что без его, Фелинна, помощи совет в Мойнерфьорде мог и не состояться, — но видел всё того же коварного, заносчивого, беспощадного владыку, от которого ни разу в жизни не слышал слов любви или хотя бы похвалы. Который запирал его в самом глубокой комнатушке Гроттхуля, пряча от всего мира, и никогда не произносил его имени вслух.

— Выглядишь грозно, — с насмешливой ухмылкой заметил Крылан, убирая за спину длинные руки. — С чем пожаловал?

— Вместе с одним Служителем я был в Железных Норах и Фаар-Толи, отец, — прямо сообщил Фелинн. — Бароны Ротте и Грзуб согласились прибыть на переговоры.

— Восхитительно! — Крылан улыбнулся ещё шире и ещё притворнее. — Признаться, мне показалось, что поход монахов потерпел неудачу, когда несколько уцелевших приползли назад в Гроттхуль. Им надлежит благодарить своё Жерло за то, что в их стан затесался ты… Это всё?

Последняя фраза, брошенная столь обыденным тоном, вонзилась в сердце Фелинна лезвием зазубренного, да ещё подмазанного ядом ножа. Он действительно не понимает или намеренно вынуждает Фелинна выложить всё как есть? Зная отца, Фелинн скорее верил во второй вариант, и оттого ему стало ещё больнее.

— Всё? — изумлённо переспросил он. — Ты спрашиваешь, всё ли это, отец? Нет, разумеется не всё! Я рисковал жизнью ради будущего семьи! На Цверговом мосту я видел такое, чего и в самом жутком кошмаре не встретишь! Зная, что опасен для остальных, я всё же покинул дом, и невинный человек в Железных Норах поплатился за это жизнью! Такое объяснение тебя устраивает!?

— Не смей повышать на меня голос! — зашипел Крылан и подался вперед, точно собирался вцепиться сыну в глотку. Он злобно прищурился: — Не первый раз по твоей вине гибнут люди. Разве ты забыл слуг, похороненных после твоего первого припадка? Забыл сапожника, который пытался защитить от тебя свою дочь, когда ты сбежал из заперти и обратился?

— Это не моя вина! — крикнул Фелинн, чувствуя, как мир размывается из-за подступивших к глазам слёз. — Ты разве не видишь, что я хотел бы быть другим?! Не видишь, что я готов отдать за тебя жизнь, пусть ты никогда не дорожил мной так, как дорожишь Альмом и Хеклом?! Мне лишь нужно, чтобы ты перестал ожидать от меня невозможного и без угрызений совести назвал сыном гроттхульского князя Крылана! Своим сыном!

Нижняя челюсть правителя выдвинулась вперёд. Он весь побледнел, выпучив глаза, и вдруг резко отвернулся, словно вид проржавевшего куска железа был ему милее полного слёз сыновнего взгляда.

— Никогда, — брызжа слюной, выдавил он. — Никогда не бывать этому! Если бы не твоя мать, я бы приказал сбросить тебя с верхних этажей Гроттхуля ещё ребёнком! Ждёшь, что я признаю тебя сыном? Тебя — ублюдка, что позорит нашу кровь одним своим существованием!? Никогда!

Крылан подошёл к обездвиженному от горя и обиды Фелинну и заглянул ему в лицо, встав так близко, что тому пришлось отшатнуться. Скрупулёзно отделяя каждое слово, он очень медленно протянул:

— Сейчас же проваливай с глаз моих, выродок. Либо я прикажу дружине зарубить тебя на месте, забыв о том, как неловко это будет выглядеть со стороны.

ㅤ

Пока Фелинн — ни живой, ни мёртвый, совершенно разбитый — плёлся по лагерю отца, за многие мили от Мойнерфьорда, у главных ворот Гроттхуля, стали появляться облачённые в мантии люди.

Их головы и лица были скрыты капюшонами, когда они подходили к городу врознь, чтобы не вызвать подозрений у стражи. Немногочисленный гарнизон Гроттхуля, оставленный в городе по уходе князя, заволновался, лишь когда у главного тоннеля скопились два десятка подозрительных чужаков. Своим видом они напоминали отряд странствующих монахов, но совсем скоро это предположение развеялось — и развеялось ужасающе.

На просьбу командира стражи представиться в руках незнакомцев один за другим стали вспыхивать яркие сгустки огня. Гроттхульцы не сразу поняли, что этот огонь имел мало общего с тем, который они привыкли использовать в быту.

То было Пламя из Раскалённой Цитадели.

ㅤ

Все выработки Мойнерфьорда, все его шахты, гроты и тоннели так или иначе сходились к одной центральной пещере, где и должен был состояться совет. Пещера была широкой и куполообразной; тяжело было поверить, что к её сотворению не приложили руку ни цверги, ни пришедшие им на смену люди, а одни только ветры Тартарии. Потолок её отличался удивительной гладкостью и словно нарочно был исчерчен щербинами, побуждавшими сознание самостоятельно собирать из них всевозможные волнующие образы. Внизу, на такой