Берен и Лутиэн - Джон Рональд Руэл Толкин
Тогда Тинувиэль преисполнилась скорби при мысли о несчастьях, постигших ее народ, более же всего опечалил ее сердце рассказ о Дайроне, ибо прежде до нее не доходило никаких слухов о судьбе брата. Однако не могла она и сожалеть о том, что Берен пришел некогда в земли Артанора; вместе поспешили они к Тинвелинту; и вот уже показалось лесным эльфам, что злоключениям настал конец, – теперь, когда Тинувиэль возвратилась к ним невредимая. Воистину, на это они едва смели надеяться.
В весьма мрачном состоянии духа находят они короля Тинвелинта, однако горе его вдруг тает счастливыми слезами, и Гвенделинг вновь поет от радости, едва Тинувиэль вступает в зал и, отбросив свое одеяние темного тумана, предстает перед ними в жемчужном сиянии, словно встарь. Некоторое время в зале царят веселье и изумление, однако же наконец король обращает взор к Берену и молвит: «Итак, и ты тоже возвратился – с Сильмарилем, вне всякого сомнения, во искупление всего того зла, что причинил ты моей земле; ибо, если это не так, тогда не знаю, зачем ты здесь».
Тогда Тинувиэль топнула ножкой и закричала так, что король и все его приближенные подивились новому для нее бесстрашию: «Стыдись, отец мой, – взгляни, вот отважный Берен, которого шутка твоя завела в края тьмы и гнусное рабство, и одни только Валар спасли его от жестокой смерти. Сдается мне, королю эльдар более пристало вознаградить его, нежели порочить».
«Нет, – отвечал Берен, – король и отец твой в своем праве. Владыка, – молвил он. – Даже сейчас рука моя сжимает Сильмариль».
«Так покажи», – в изумлении произнес король.
«Не могу, – отвечал Берен, – ибо кисти моей нет здесь», – и протянул свою изувеченную руку.
Столь мужественно и учтиво держался Берен, что сердце короля склонилось к нему; и повелел Тинвелинт Берену и Тинувиэли поведать ему обо всем, что случилось с каждым; и с нетерпением предвкушал рассказ, ибо не вполне понял, что подразумевают слова Берена. Когда же, однако, король услышал обо всем, сердце его еще более склонилось к Берену, и подивился он любви, что пробудилась в сердце Тинувиэли, так, что свершила она деяния большей доблести и дерзости, нежели подвластные ему воины.
«Никогда более, – молвил король, – о Берен, молю тебя, не покидай двора моего и Тинувиэли, ибо ты – великий эльф, и имя твое прославлено будет в роду». Однако Берен гордо отвечал ему, говоря так: «Нет, о король, я держусь слова своего и твоего, и добуду тебе этот Сильмариль прежде, чем мирно поселюсь в твоих чертогах». Король принялся убеждать его отказаться от скитаний в неведомых землях, укрытых мраком, но Берен отвечал: «Нет в том нужды, ибо узнай: камень этот даже теперь находится близ пещер твоих», – и объяснил Тинвелинту, что зверь, разоривший его землю, есть не кто иной как Каркарас, волк-страж врат Мелько; не всем ведомо было это, однако Берен знал о том благодаря Хуану, который лучше всех гончих умел читать и брать след, а все псы в том весьма искусны. Хуан же в ту пору оставался в чертогах вместе с Береном; когда же завели разговор о преследовании и великой охоте, пес взмолился, чтобы и ему позволили участвовать в славном деянии, и охотно исполнена была его просьба. И вот эти трое готовятся к травле зверя, чтобы избавить весь народ от чудовищного волка, и чтобы Берен смог сдержать свое слово и принести Сильмариль, и вновь засиял бы камень в Эльфинессе. Сам король Тинвелинт возглавил охоту; с ним рядом встал Берен; и Маблунг Тяжелорукий, главный тан короля, вскочил и схватил копье – могучее оружие, добытое в битве с чужеземными орками; и с ними тремя гордо вышагивал Хуан, самый могучий из псов. Никого более не взяли они с собою, ибо таково было желание короля, объявившего: «Четырех довольно, чтобы убить волка, будь он хоть порождением Преисподней». Однако лишь те, кто видел зверя своими глазами, знали, сколь чудовищен он видом, ростом почти что с коня; столь жарким было дыхание его, что испепеляло все вокруг. Перед самым рассветом выступили они в путь, и очень скоро Хуан заприметил новый след у потока, неподалеку от королевских врат, «и, – молвил пес, – это – отпечаток лапы Каркараса». После того охотники шли по течению весь день, и во многих местах берега реки были истоптаны и изрыты, а воды заводей осквернены, словно охваченные безумием звери дрались там и катались по земле незадолго до того.
И вот опускается солнце, и угасает за деревьями на западе, и тьма крадется с Хисиломэ, так, что свет леса меркнет. Тогда-то подходит отряд к месту, где след сворачивает от ручья или, может статься, теряется в воде, и Хуан не в состоянии более идти по нему; поэтому там охотники разбивают лагерь и засыпают по очереди у ручья, и близится к концу короткая ночь.
Вдруг, в то время как Берен стоял на страже, издалека донесся ужасающий звук – вой словно бы семидесяти обезумевших волков, и ло! – трещит кустарник, ломаются молодые деревья, в то время как ужас надвигается ближе и ближе, и понимает Берен, что Каркарас уже рядом. Едва успел Берен разбудить остальных, едва вскочили они, полусонные, как в колеблющемся лунном свете, проникающем сквозь листву, воздвиглась огромная фигура; зверь мчался, словно обезумев, и путь его лежал к воде. Тогда залаял Хуан, и волк тотчас же свернул в сторону, к ним, и пена капала с его клыков, а глаза горели алым светом, и морду его исказили свирепость и ужас. Едва волк появился из-за деревьев, как бесстрашный сердцем Хуан кинулся на него, но тот гигантским прыжком перескочил прямо через могучего пса, ибо вся ярость волка обратилась в тот миг на Берена, стоящего позади: Каркарас узнал его, и затемненному разуму зверя показалось, что тот – причина всех его мук. Тогда Берен, не мешкая, направил удар копья вверх, целя врагу в горло, и Хуан прыгнул еще раз, вцепившись в заднюю ногу волка, и
