Тьма в объятиях света - Елена Инспирати

Она выдохнула. Подняла взгляд на темную сторону и попыталась заставить себя вспомнить правду, а не иллюзию. Но нет, слишком долго она была под действием препаратов, и, если бы ее не привели наблюдать за судом дочери, она бы даже не увидела искорки воспоминаний.

Не прочувствовала бы, не осознала.

Роза ощутила на себе пристальный взгляд, из-за которого под кожей будто что-то противно закопошилось. Сначала она не поверила, но когда убедилась лично, что Правитель темных с ненавистью сверлит ее взглядом, запаниковала. Она, конечно, никак не могла его вспомнить, ведь не видела его лица тогда, в молодости. Но ей пришлось признать, что он был знаком с тем темным, которого когда-то погубила она, стоя на месте Авроры.

Ради того, чтобы перестать обращать внимание на полное презрения лицо, она сфокусировалась на неизвестном для себя темном, который в свою очередь не спускал глаз с Авроры. Глубокие и сильные чувства были как на ладони, из-за чего сама Роза сжималась внутри все сильнее в крошечный комочек. Счастье за дочь, что она встретила кого-то настолько сильно любящего ее? Оно только и спасало. Но понимание обреченности этих отношений ворошило давно зажившие раны.

Она испытывала всю их боль на себе. Она пропитывалась их связью, силой и излечивалась. Осознавала, что наделала и какую беду навела на собственную дочь.

Допустить несчастливый исход она не могла.

Вынесенный приговор для светлой и темной стороны вдруг напомнил ей об одном условии.

«Родитель имел право отдать жизнь за своего ребенка».

Она мало знала о судах, но часть, когда ей зачитывали права обвиняемых, выслушала весьма внимательно. В этот же раз никто и словом не обмолвился, что у родителей был шанс очистить репутацию ребенка и семьи, поступить благородно и признать свои ошибки в воспитании. Этот пункт скорее всего добавили для того, чтобы показать, что светлый мир способен на милосердие, если того для ребенка захотят его близкие. Тем не менее обвиняемого до конца не прощали, а отправляли жить туда, где он с большой вероятностью все равно бы погиб.

Но никто этим никогда не пользовался, так как светлых всегда признавали невиновными.

Роза не думала, не сомневалась. Это был тот единственный шанс спасти дочь, дать ей возможность уйти с любимым и вернуться, уже окрепшей, за дочерью. В светлом мире, построенном на самообмане и лицемерии, ей места не было.

Она быстро озвучила свое предложение, не испытав и капли страха. Дала себе одно мгновение попрощаться с той, в которой, она верила, реализуются мечты и надежды каждого, подверженного притеснению.

«У нее все будет иначе», – успокаивала себя Роза.

Мужа, действительно всем сердцем любимого, давно увели от нее. А на сына, бесполезно вырывающегося из рук мужчин, у нее не хватило сил посмотреть. Одна секунда – и она увидела проблеск иглы.

Вдох. Последняя мысль в голове: «Все не зря. Они справятся».

Еще секунда – игла пронзила кожу, и лекарство хлынуло ледяной струей по каждому капилляру.

Смерть наступила слишком быстро, без боли и мучений. Она не успела ничего осознать, как уже навсегда потеряла способность дышать.

Не раздавалось ни звука. Только крик младшего брата доходил до ушей.

А перед глазами было ее лицо, смертельно спокойное и пока что еще не побледневшее.

Сильная хватка мужчин, наконец, исчезла.

Тогда я смогла закричать от невыносимой боли, выворачивающей органы наизнанку, перерезающей последнюю нить веры в справедливость этого чертового мира. Мои ноги подкосились, и я упала рядом с телом мамы на колени, уже игнорируя множество синяков и царапин. Они не убивали меня так, как потеря женщины, которую я любила всем своим сердцем, которая подарила мне жизнь, защищала меня.

Даже когда она была под действием множества терапий, она все равно руководствовалась только одним – защитой собственных детей. Сейчас мне стала еще яснее вся глубина и истинность каждого ее поступка.

Алекса также отпустили, и он подбежал ко мне и маме на спотыкающихся ногах и с рваным дыханием. Сквозь пелену слез, текущих по лицу в нескончаемом потоке, я видела, как он пытался обнять маму, но его одергивали, заставляли держать дистанцию. Тогда я осознала, что время на нежеланное прощание ограниченно. Что для нашей семьи эта трагедия всегда будет нескончаемым источником скорби и боли, но для других…

Для тех, кто бесчувственно смотрел на нашу с братом истерику, это просто один из рядовых случаев. Просто одна из смертей.

И как бы я сейчас ни хотела остаться на этом месте рядом с мамой и братом, как бы ни хотела выплакать все слезы и высказать все, о чем молчала и о чем уже не сможет услышать она, надо было брать себя в руки.

Я агрессивно начала тереть лицо ладонями.

– Алекс, – попыталась я обратиться к брату.

Только он не слышал. В его речи проскальзывали неразборчивые слова:

– Я же говорил! Говорил! Что-то не так!

Я обняла его так крепко, как только могла. Попыталась быть сильной для него. А он, в свою очередь, ответил мне той же стойкостью и той же эмоциональной поддержкой.

– Алекс, папу забрали, и вряд ли он вернется домой прежним.

– Главное, что он вернется! – Его пальцы сильнее впились в мою сорочку, а голос обрел ранее не слышимую мной взрослую для него окраску. – И ты!

– Ты обещаешь мне быть сильным?

Такая глупая просьба, ведь Алекс и так показывал силу, не свойственную его возрасту, готовность к принятию и прохождению испытаний. Он понимал куда больше, чем я могла предположить, и будто знал всю тонкую прослойку правды в происходящем.

– А ты?

– Да, конечно, – уверенно ответила я.

– Тогда я тоже.

Я сомкнула веки, когда краем глаза заметила, что маму перекладывают на носилки. Мне нельзя было смотреть на то, как ее лицо накрывают белой тканью, я бы надломилась уже в тысячный раз и вряд ли смогла выполнить обещание, данное брату. Но Алекс смотрел, он сильнее сжимал меня в своих объятиях, стискивал зубы и заставлял себя дышать глубоко и ровно.

– Достаточно, – послышался голос со стороны. Младшего брата стали оттаскивать от меня все с такой же небрежностью, словно щенка.

Тогда я вспомнила, что Алекс был в списке возможных безупречных светлых. Он находился в такой же опасности, как мама, как Джой и многие другие, легко подверженные идеально проработанным препаратам. И, если обратить внимание на ненависть к светлым, которая сидела в его сердце после всего произошедшего, он был опасен для