Мученик - Энтони Райан
— Селина… почему? — спрашивал он как-то ночью у тёмного угла нашего жилища. — Почему я тебе не сказал? Почему не рассказал ему?.. — Обычно я со стоическим молчанием терпел его вспышки, но сегодня он вырвал меня из приятной бессонной дрёмы.
— Ой, да заткни пасть, говнюк благородный! — рявкнул я, отчего Мерик вскочил с кровати. Юный алундиец предупреждающе зыркнул на меня, подходя к Рулгарту, и опустил его обратно на шкуры.
— Спите, дядя, — прошептал он. — Всё хорошо.
— Дядя, да? — пробормотал я. Я всё ещё злился, что меня разбудили, и, зная, что пройдёт какое-то время, прежде чем смогу снова беспечно отдохнуть, поднялся и, задирая рубашку, направился к бочонку, чтобы отлить. — Милорд, значит ли это, что вы где-то в очереди на герцогство Алундия? — спросил я, вздохнув от облегчения, выпуская тугую струю. — Или вы просто бастард, вроде меня? Какой-нибудь признанный щенок не с той стороны спальни, которому выдали титул, чтобы он не грустил? Как я слышал, это частая практика среди аристократии.
— Следи за языком, невежественный подлец, — прошипел он в ответ. — Я законный сын леди Элиссы Альбрисенд, сестры леди Вериссы, последней жены этого честнейшего и храбрейшего человека, под пятой которого ты недостоин пресмыкаться.
— Так у лорда Рулгарта была жена. — Опустошив мочевой пузырь, я стряхнул с конца последние капли и, вернувшись, сел на своей кровати. — Своих детей нет?
Лицо Мерика окаменело от огорчения, как я понял, от самого предположения, что он станет делиться чем-то личным с простым керлом. Тем удивительнее стал его ответ, вызванный, думаю, потребностью сказать вслух то, что он прежде никогда не говорил.
— Леди Верисса умерла при родах, — тихо прошептал он, словно боялся, что услышит дядя. — И новорождённая дочь вместе с ней. Лорд Рулгарт принял меня в своём доме, когда я был ещё ребёнком, потому что моего отца убили в сражении, а мать обезумела от горя. — Он нерешительно потянулся к руке Рулгарта, но не тронул её. — По всем меркам этот человек всегда был моим отцом, а я — его сыном.
Мне немного захотелось посмеяться над ним, отпустить шуточку-другую, но они развеялись, не достигнув моих губ. Войне по её природе свойственно уничтожать семьи, разрывать их и далеко раскидывать. Эти двое, по крайней мере, до сих пор оставались друг у друга. От этого я почувствовал лёгкую зависть, но в основном грусть. Когда у керлов изгоняют или убивают лорда, они просто находят нового господина или переезжают на другие земли в поисках работы. А какой толк миру от аристократов без земли и положения?
Я вздохнул, улёгся на свою самодельную кровать и отвернулся, оставив Мерика в его молчаливом бдении.
* * *
До того времени, как Рулгарт восстановился достаточно, чтобы ходить, я большую часть своих дней проводил с Лилат. Наше изучение окрестных лесов избавляло меня от его кислого лица и смягчало растущую уверенность, что скоро мне придётся его убить.
Моё знание каэритского языка дошло до уровня, на котором я мог составлять предложения, хотя произношение часто заставляло охотницу смеяться. Её знание альбермайнского тоже существенно улучшилось, и она уже могла частично отвечать на некоторые мои более глубокие вопросы.
— Улла научила, — ответила она на мой вопрос о её знании языка ишличен. — Она… узнала от… — Лилат нахмурилась, копаясь в памяти в поисках верного термина, — … бабушки.
— Бабушка Уллы путешествовала в земли ишличен?
Лилат в ответ насторожилась, словно я влез в какое-то частное дело.
— Каэриты иногда… путешествуем в ваши земли. — Я заметил некую уклончивость по тому, как она отвела взгляд, указывая на далёкие горы, поднимавшиеся на востоке над верхушками деревьев. — Они уходят. Возвращаются много времени спустя.
— Зачем?
Выражение её лица стало ещё более настороженным.
— Отправлены… учиться, — сказала она, поднимая лук. — Сейчас мы охотимся. После ты учишь.
— Отправлены кем? — настаивал я, и заработал в ответ только сердитый взгляд и молчание на целый час, который ушёл у неё, чтобы выследить и подстрелить зайца-беляка. И только вытаскивая стрелу из подёргивающегося трупа она проворчала короткий, неохотный ответ.
— Эйтлишь, он их отправил.
— Эйтлишь? — Я вспомнил, как Улла упоминала это имя в нашу первую встречу, и как она отказалась пояснить, что это значит. Видя теперь напряжённость Лилат, я понял, что это весьма важный человек, и к тому же тот, кого стоит бояться. — Кто это?
Она, избегая моего взгляда, подняла немного снега, начисто вытерла наконечник стрелы и убрала в колчан.
— Он скоро придёт.
— И это плохо? — спросил я.
Лилат помедлила, потом повернула ко мне лицо, на котором застыло сочувствующее и полное нерешительности выражение.
— Не знать… пока. Пойдём. — Она встала, поднимая зайца. — Теперь ты учить нож.
— Думаю, в этом ты освоила уже почти всё, чему я могу тебя научить. — Оглядевшись, я увидел под укрытой снегом листвой упавшую ветку. — Скажи, — спросил я, подходя к ветке, из которой на вид можно было получить две подходящих по длине палки, — что каэриты знают о мечах?
* * *
— Да не так! — голос Мерика был наполнен презрением знатока к новичку, и я понял, что его ухмылка сильно задевает моё самолюбие. — Писарь, кто учил тебя обращаться с мечом? Учитель танцев?
Я опустил свою ветку, очищенную от коры и грубо оструганную в подобие меча и выпрямился из позиции «к бою», которой научил меня Уилхем. Я как раз демонстрировал Лилат основы, отбивая её неуклюжие удары при помощи ударов по дуге, которые мне пришлось так долго осваивать. Развернувшись, чтобы окинуть юного сноба зловещим взглядом, я сказал:
— Милорд, меня учил рыцарь с великолепной репутацией, который научился своему искусству у одного из лучших фехтовальщиков своего века.
— Ты имеешь в виду лишённого наследства лорда Дорнмала, — ответил Мерик. — Насколько я помню, его репутация складывалась в основном из поражений почти на каждом турнире, где он участвовал, и из того, что он забыл свою клятву королю и спутался с Самозванцем. На Поле Предателей он потерял бы голову, если бы твоя малицитская сука не взяла его себе ручной зверушкой.
— Турнир — это не битва. — Чем сильнее я сердился, тем короче выходили слова. — И будьте любезны следить за своим языком.
От моего рубленого приказа лицо Мерика покраснело, его негодование вскипело от неуважения, выказанного
