День Правды - Александр Витальевич Сосновский

Бескудников включил телевизор. На всех каналах шли экстренные выпуски новостей. В студиях появлялись эксперты, политологи, общественные деятели, которые ещё вчера не могли и мечтать о выступлении в федеральном эфире. Они говорили открыто, без оглядки на цензуру, без привычных эвфемизмов и экивоков.

«…президент подписал указ о своей отставке рано утром», – говорила ведущая на Первом канале, и ее голос дрожал от волнения. «В своем обращении к нации президент призвал к мирной передаче власти и проведению свободных выборов в течение шести месяцев».

На другом канале транслировалось заседание нового правительства, где за одним столом сидели бывшие непримиримые противники – системные политики и оппозиционеры, либералы и консерваторы, представители всех политических сил страны. «Наша задача – обеспечить мирный переходный период и подготовить страну к честным выборам», – говорил седовласый председатель Конституционного суда. «Мы должны доказать, что Россия способна к демократическому развитию».

Значит, это всё-таки произошло. Это было по-настоящему.

Бескудников выключил телевизор и сел на край кровати, пытаясь осмыслить масштаб перемен. Страна, которая десятилетиями двигалась по пути авторитаризма, внезапно свернула с этой дороги. Система, казавшаяся незыблемой, рухнула за одну ночь. И все это благодаря… чему? Или кому?

Воланд. Это имя всплыло в его сознании, вызывая смесь благоговения и страха. Кем он был на самом деле? Мистической силой? Воплощением какого-то древнего принципа справедливости? Или просто очень талантливым манипулятором, сумевшим использовать накопившееся в обществе напряжение?

Зазвонил телефон. На экране высветилось имя главного редактора – бывшего главного редактора, поправил себя Бескудников. Он помнил их последний разговор в офисе, помнил угрозы увольнения и обвинения в предательстве. Стоит ли отвечать? Но любопытство победило.

– Алло, – ответил он, готовясь к неприятному разговору.

– Бескудников, ты нужен в редакции, – без приветствия начал Виктор Семёнович. – Срочно. Мы переформатируем портал. Полная перезагрузка. Новая редакционная политика – никакой цензуры, только правда. И ты… ты будешь главным редактором.

Голос Виктора Семеновича звучал странно – взволнованно, почти лихорадочно. В нем не было привычных начальственных ноток, того особого тона, которым руководители говорят с подчиненными. Вместо этого он говорил как человек, который только что пережил глубокое потрясение и теперь пытается найти новую точку опоры.

– Что? – Бескудников не поверил своим ушам. – Но вчера вы собирались меня уволить!

Это было мягко сказано. Вчера Виктор Семенович не просто собирался его уволить – он грозил «закрыть все двери» в профессии, обещал, что Бескудников «больше никогда не найдет работу в журналистике». И вот теперь он предлагает должность главного редактора?

– Вчера был другой мир, – голос редактора звучал странно: искренне, эмоционально, без привычной начальственной ноты. – Сегодня всё изменилось. И знаешь что? Я рад этим переменам. Впервые за много лет я чувствую себя… свободным.

В его словах была такая неподдельная искренность, что Бескудников не мог не поверить. Виктор Семенович, которого он знал годами как циничного карьериста, готового прогнуться под любую власть ради сохранения своего положения, вдруг говорил как человек, сбросивший тяжкое бремя.

– Я не знаю, что произошло вчера в Варьете, – продолжил редактор. – Я не был там. Но что-то изменилось. Во мне, в людях вокруг, в самом воздухе. Словно пелена спала с глаз. И я вдруг понял, как устал притворяться, лгать, идти на компромиссы с совестью. Ты был прав, Бескудников. Всегда прав. И теперь я хочу все исправить. Хочу, чтобы наш портал стал голосом правды. А для этого нужен такой человек, как ты.

Бескудников молчал, не зная, что ответить. Часть его хотела сразу согласиться – это была возможность, о которой он даже не мечтал. Возможность делать настоящую журналистику, без цензуры, без оглядки на «линию партии». Но другая часть сомневалась. Не слишком ли резкая перемена? Не очередной ли это трюк? И вообще, продержится ли эта новая свобода дольше нескольких дней?

– Мне нужно подумать, – сказал он наконец. – Это… неожиданно.

– Конечно, думай, – согласился Виктор Семенович. – Но не слишком долго. События развиваются стремительно. Мы должны быть в авангарде перемен.

После разговора Бескудников вышел на балкон. Над Москвой стояло чистое голубое небо. Где-то вдалеке раздавался колокольный звон. Люди на улицах выглядели не так, как обычно – они улыбались друг другу, останавливались, чтобы поговорить, обнимались. Странная эйфория витала в воздухе – эйфория освобождения, пробуждения от долгого кошмара.

Он наблюдал, как молодая пара с ребенком переходила дорогу. Вчера еще они шли бы быстро, глядя под ноги, погруженные в свои заботы. Сегодня они двигались иначе – медленнее, свободнее, время от времени останавливаясь, чтобы указать малышу на что-то интересное. Их лица светились той особой радостью, которая бывает только у людей, внезапно осознавших, что впереди – не тупик, а открытая дорога.

Старушка на скамейке у подъезда, обычно угрюмо следящая за всеми входящими и выходящими, сегодня кормила голубей и улыбалась. Дворник, подметавший листья, насвистывал веселую мелодию. Даже собаки, выгуливаемые хозяевами, казалось, лаяли как-то радостнее, игривее.

Бескудников глубоко вдохнул московский воздух. Обычно в нем чувствовались выхлопные газы, пыль, запахи тысяч ресторанов и кафе. Но сегодня он казался чище, свежее, словно сама атмосфера города очистилась вместе с душами его жителей. Вернувшись в комнату, он заметил на столе потёртую книгу в кожаном переплёте. Он не помнил, чтобы клал ее туда вчера вечером. Последнее, что он помнил – как вышел из Варьете в толпе возбужденных зрителей, как добрался до дома в состоянии странного транса, как упал на кровать, не раздеваясь, и мгновенно заснул, словно выключенный.

Он осторожно взял книгу, ощущая ее тяжесть и тепло. Она словно пульсировала в его руках, как живое существо. Он раскрыл её и обнаружил, что все страницы заполнены текстом – вся история, от встречи с Воландом на Патриарших до вчерашнего представления в Варьете.

Текст был написан каллиграфическим почерком, черными чернилами на слегка пожелтевшей бумаге. Это не была печать – каждая буква была выведена от руки, с той особой тщательностью, которая отличает работу мастера. И все же это не мог быть человеческий труд – книга содержала сотни страниц, и записать все события последних дней с такой детальностью было бы физически невозможно за одну ночь.

Бескудников листал страницы, узнавая сцены, свидетелем которых он был, и с удивлением обнаруживая описания событий, происходивших без его участия – разговор Воланда с котом на крыше небоскреба, тайное совещание в Кремле после первого представления в Варьете, встреча Коровьева с министром