В памят(и/ь) фидейи. Книга первая - Лилия Талипова

Спустившись в гостиную, застала там только Дарью.

– Как они? – выпалила я.

– Потрепаны, но в порядке, – неспешно обернувшись, она ласково и снисходительно улыбнулась. – А ты?

– В порядке, – не слишком убедительно заявила я. – Мне нужно идти. Я… Я вернусь, – показала Дарье камень.

– Хорошо, – не отпуская скорбную натянутую улыбку, ответила она. – Удачи.

XXXVI

Виды родного Фишгарда наталкивали на соображения о его прошлом. Каким он был всего полвека назад? А ведь я отчетливо могу представить, но если воспоминания Клеменс отдавали нуаром, то эти больше походят на «Оклахома!». Должно быть, слишком поздно осознавать, что впервые встретилась с Клеменс задолго до нашего знакомства. Сказать вернее, то был исключительный случай, ведь Розмерте – предшественнице Клеменс – одной из немногих фидей посчастливилось узнать ту, кто следующей примет ее дар.

Правда, «посчастливилось» – едва ли верное слово. Перед глазами часто встает образ, мимолетное видение.

Это был один из тех дней, которые женщины преклонного возраста ожидают больше, чем дети ждут дней рождения. Тогда меня звали Розмерта, ко мне приехала любимая и единственная внучка, дочь единственного сына – яркий лучик в моей жизни. Мы сидели на террасе скромного дома в Фишгарде на отшибе Уэльса, куда я перебралась после смерти мужа. В те годы все отчаянно рвались в большой город за прогрессом. Одни уезжали в Англию, другие в Америку, третьи в Европу. Я же хотела спокойствия и уединения.

Помнится, как Мэри ловила мой взгляд и спрашивала, о чем я думаю. Конечно, детям не полагается знать, о чем мыслят старики, поэтому я отвечала просто: говорила, что думаю о ней, красавице. Позже приходилось сочинять другие отговорки, ведь Мэри становилась старше и уже верила, что может быть центром мира, все меньше и меньше.

В тот самый день Мэри сидела ко мне спиной, а шершавые руки, кожа на которых сморщилась от старости, плели из ее шелковистых волос несложные косы. Ее смуглое, пышущее здоровьем личико всегда напоминало о днях моей молодости. Я знала, что она не любит собранные волосы, но терпит ради меня. Для меня же это был единственный способ касаться ее достаточно долго. Я старалась запомнить все, что только могла: от атласа кожи до запаха шампуня. Ее русые волосы тогда были особенно яркими и отдавали медной рыжиной.

Палящее фишгардское солнце, бывало, нещадно, иногда совсем уж коварно, ведь даже не в самый жаркий из летних дней грозилось оставить на коже колючие ожоги, поэтому большую часть дня мы провели дома и лишь под вечер выбрались на улицу. Когда Мэри попросила мороженое, я не смогла ей отказать, хоть и ближайший магазин находился отнюдь не близко, нужно выезжать в центр города, пешком туда точно не добраться. Тогда я вышла на трассу, чтобы поймать попутку (автобусы ходили крайне редко). Машина нашлась очень быстро. За рулем сидела невероятной красоты рыжеволосая женщина с ясными глазами и открытым, приветливым лицом.

– Мэм, куда вам нужно?

– В CK's, милая. Подкинешь?

– Конечно! Садитесь, – метнула она и улыбнулась, щурясь от закатного солнца.

– Я Клеменс. Как могу называть вас?

– Розмерта, – представилась я. – Можно просто Роуз.

– Мы успеем? Время-то… – спохватилась я, когда уже села на пассажирское кресло.

Местные магазины закрывались довольно рано по лондонским меркам, но CK's супермаркет работал до девяти вечера. Так или иначе, все равно могли не поспеть, ведь случалось, что магазин закрывался раньше лишь потому, что сотрудники устали от работы.

– Успеем, обязательно. Только что вам понадобилось в магазине в семь часов вечера?

– Моя внучка захотела мороженого.

– Да, день, как обычно, был очень жаркий. Полагаю, она совсем малышка, раз не поехала сама?

Как обычно.

Фишгард не славился высокими температурами, подобные фразы всегда выдавали приезжих, однако сложно понять, что туристам понадобилось в самом нетуристическом городе Уэльса.

– Мэри восемь. Она весьма одаренная, но должна сказать, что в пространстве ориентируется из ряда вон плохо.

Чужое имя не показалось неправильным или лживым. Наоборот. Каждое имя, коим я представлялась в воспоминаниях, звучит как что-то родное, приятное, настоящее.

– Что ж, полагаю, время все исправит. Роуз, я здесь гощу у отца. Он живет на Марчей Паддок, зовут Уильям. Знакомы с ним?

– Кто ж его не знает? Он частенько мне помогал, иногда даже не брал денег за работу! Вопиющее безобразие, Клеменс! Вам стоит поговорить с ним! – от накатившего возмущения старческий голос подскочил на высокие ноты, сорвался и едва охрип.

– Я пыталась, но он ни в какую. Считает, не может брать деньги у тех, кто нуждается больше, чем он. Разумеется, по его нескромному мнению. Я пыталась объяснить, что может так кого-то обидеть, но он решил, лучше пусть обижаются с деньгами, чем радуются без них.

– Хороший человек… Рада, что перебрался к нам. Но я и впрямь выгляжу так, будто нуждаюсь в деньгах?

Клеменс весело расхохоталась и, не кривя душой, заявила, что, по мнению Уильяма, в деньгах нуждаются все.

Я – Розмерта – разговаривала с Клеменс, как с давним другом, но внутреннее чутье что-то подсказывало. Фидэ, вот уже много лет жившая во мне, тянулась к Клеменс. Тогда Роуз поняла, что перед ней будущая фидейя, но не могла и представить, чем это обернется. Получив фидэ, поняла ли Клеменс, что ее судьба оказалась предопределена именно в момент той самой встречи?

Я столкнулась с Клеменс вновь спустя много лет в Лондоне, выходя из Walkie Talkie. Тогда я была значительно моложе, а Клеменс – намного старше. Она налетела на меня в дверях, явно не ожидая, что кто-то попытается выйти раньше, чем она войдет.

– Прошу прощения, – негромко извинилась она и пропустила меня вперед.

– Ерунда, – бросила я и тут же умчалась прочь.

Ерунда.

Не знаю, была ли та мимолетная встреча предзнаменованием грядущей катастрофы, но поскольку произошла за пару месяцев до того, как фидэ перешла ко мне, можно с утверждать, что скоро Клеменс погибла.

Вопреки тому, что они из себя представляли, оказалось, что я люблю похороны. Дело совсем не в драматизме и темной эстетике, а в умиротворении, которое приходит, когда тело погружают в могилу, и покое, который наступает, когда гроб бережно укрывают землей. Отчего-то становится легче, когда видишь не холодный и окаменелый труп, перевязанный лентами, чтобы сокращающиеся