Шайтан Иван 6 (СИ) - Тен Эдуард

— Ах, это сладкое слово — СВОБОДА! — воскликнул я с неподдельным пафосом, раскинув руки.

Полковник Лукьянов, наконец убрав от носа пропитанный духами платок, тоже с удовольствием вздохнул полной грудью. К тротуару плавно подкатила моя карета.

— Здравия, командир! — Паша сиял во весь рот. Аслан лишь сдержанно склонил голову в почтительном поклоне.

— Пётр Алексеевич, смердит от вас, простите, на версту, — поморщился Лукьянов, не в силах сдержать отвращение.

— Прямо в гостиницу, — кивнул я. — Мыться, бриться… Признаться, самому тошно. Или, полковник, махнуть прямиком в ваши жандармские апартаменты? — поинтересовался я у Лукьянова.

— Нет, в гостиницу, — усмехнулся он. — Взял вас на поруки. А завтра — с утра пораньше — на допрос лично к его превосходительству, Велибину.

Целый час я отмокал в огромной медной ванне, отчаянно сражаясь с въедливым, словно копоть, запахом тюремной камеры. Смыв с себя тюремную скверну, переоделся в чистую повседневную форму и вышел в гостиную своего номера. Уютно устроившись в глубоких креслах, Лукьянов и Куликов неспешно беседовали за чаем.

— Вообразите, Жан Иванович, такую картину, — оживленно говорил Лукьянов, обращаясь к Куликову. — Открывают дверь камеры — и что же? Пётр Алексеевич восседает во главе импровизированного стола, окруженный своими новоявленными сокамерниками, и благородно изволит ужинать! И стол-то накрыт — неприлично богато, по тюремным меркам. Представьте: жареная курятина, белый хлеб, пиво… Они, понимаете ли, кушать изволят! А когда его выводили — так все встали, провожали с самым искренним видом и добрыми пожеланиями. А мы-то тут с вами ломали головы, как он там, среди отпетых… — Лукьянов многозначительно прищурился. — Оказалось, в той камере сидит некто «Крох»… Очень, говорят, уважаемая личность в определенных кругах. Мне фельдфебель доложил. Так он встал и лично проводил, Петра Алексеевича до двери и заверил его в своём почтении. И обращение к нему, ваше благородие, ваше сиятельство, никак иначе. Мне фельдфебель признался, что чрезвычайно удивлён выказанным почтением к его сиятельству. Отъявленные преступники, клейма негде ставить. Каково, Жан Иванович?

— Полковник усмехнулся глядя на удивлённого Куликова.

— Может, вам показалось, Лев Юрьевич? — усомнился Жан Иванович, прищурившись. — Вследствие плохого освещения да этого… специфического запаха. Глаза могут обмануть.

— Всё было именно так, — твердо парировал Лукьянов, отхлебнув чаю. — Горели две здоровенные свечи, свету — хоть иголки ищи. Единственное, что портило картину — невыносимая вонь. Пётр Алексеевич, — обратился он ко мне, — как вы там, чёрт возьми, не задохнулись?

— Сначала дышал через раз, — пожал я плечами, занимая место в кресле. — Потом… понемногу принюхался.

Жан Иванович Куликов, отставив чашку, посмотрел на меня с профессиональным интересом:

— А вот как вам удалось… договориться с тамошней публикой? Они же дворян, мягко говоря, не жалуют. На дух не переносят.

Я встретил его взгляд:

— А вы с какой целью интересуетесь, Жан Иванович?

Куликов вздохнул, грустно покачав головой:

— Знаете поговорку: от сумы да от тюрьмы… Не зарекайся. Вот и вас, Петр Алексеевич, не миновала сия участь.

— Не печальтесь о моей персоне, — отмахнулся я. — Лучше просветите: в чём конкретно меня обвиняют? Чтобы понимать, как держать ответ завтра перед его превосходительством. — Я старался говорить уверенно.

Куликов медленно поставил чашку на блюдце. Лицо его было озабоченным, даже мрачным.

— На вашем месте, Пётр Алексеевич, я бы избавился от этой уверенности. — Он помолчал, выбирая слова. — Вам вменяют… систематическую скупку и перепродажу огнестрельного оружия. Сведения собраны обстоятельные, подкреплены документами. Правда, — он сделал паузу, — показаний о фактической продаже оружия казаками — нет. Дознаватели… не смогли их убедить дать показания. Но это, — Куликов махнул рукой, — на доказательную базу не влияет. Ладно бы просто торговля оружием… Самое скверное — вам ставят в вину продажу оружия нашим врагам. А это, — голос его стал тише, но каждое слово било как молот, — уже государственная измена… по самой строгой статье.

Он замолчал, отводя взгляд. В комнате повисла гнетущая тишина. Полковник Лукьянов, нахмуренный и бледный, уставился в ковёр, словно ища там ответа. Становилось ясно: я угодил не просто в неприятность, а в смертельную ловушку. Куликов тяжело вздохнул:

— Мне… не дали это дело в производство. Да я бы и отказался. Считаю себя… лицом заинтересованным.

— Жан Иванович, — голос мой звучал ровно — просветите: кто конкретно участвовал в сборе улик против меня?

— Отчего же не просветить, — тяжело вздохнул Куликов. — Расследование ведет дознаватель, титулярный советник Совин, Эммануил Георгиевич. Основные документы предоставлены… — он перечислил словно по списку, — … начальником финансового отдела Кавказского корпуса, статским советником Анукиным Ф. П.; начальником финансов Кавказского казачьего войска, полковником Кудасовым; а также менее значимыми чинами: начальниками оружейных складов казачьего войска, армейских арсеналов и прочими. — Он сделал паузу, глядя мне в глаза. — Имеются и свидетели, Пётр Алексеевич. Те, кто готов подтвердить факт продажи оружия… мятежникам. Самому Хайбуле… и другим предводителям шаек.

Куликов развел руками, жестом бессилия:

— Как видите, составлено достаточно, чтобы выдвинуть обвинение в государственной измене. Пётр Алексеевич… — голос его дрогнул, — помочь вам хоть чем-то… ни я, ни Лев Юрьевич… не в состоянии. Что делать — ума не приложу. Вам грозит… каторга. В лучшем случае.

Последние слова он произнес почти шепотом, отводя взгляд. Гнетущая тишина снова наполнила комнату, давя тяжелее камня.

Я встал, стараясь не выдавать дрожи в коленях.

— Господа… прошу простить, но… мне необходимо остаться одному. Нужно всё… хорошенько обдумать. — Я сделал глубокий вдох. — Надеюсь, завтра на допросе… вы будете присутствовать? Так сказать… поддержать своим присутствием. Поверьте, оно мне… понадобится.

Гости поднялись мгновенно.

— Непременно, Пётр Алексеевич! — Лукьянов ответил излишне бодро, стараясь скрыть растерянность.

— И… да, господа, — я остановил их у двери, пытаясь вложить в слова хоть тень уверенности, — не принимайте… слишком близко к сердцу. Всё… всё будет хорошо. Я так думаю.

— Дай Бог… Дай Бог, — глухо, с бесконечной грустью проговорил Куликов. Он крепко, как на прощание, сжал мою руку. Его ладонь была холодной.

Глава 4

Холодное октябрьское утро. Я в повседневной форме при всех положенных для ношения наградах.

Мелкий чиновник провел меня к кабинету главы военно-судебного установления.

— Прошу вас, господин полковник, — он открыл дверь. В коридоре мальком заметил полковника Лукьянова. Видимо его не пустили в кабинет. Вошёл. Обстановка как в мини суде. Во главе судья, Велибин, за столом по центру. С боку секретарь наготове, с пером в руках, далее вдоль стены, двое в вицмундирах и Куликов. Напряжённый и сосредоточенный.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — Четко щелкнул каблуками, поклон — точный, по уставу. Затем — легкий кивок остальным: «Господа». Встал по стойке «смирно», взгляд — спокойный, чуть рассеянный — уперся прямо в Велибина. Тот, состроив маску ледяной непреклонности, явно пытался сломить морально. Но, встретив мою — нарочито спокойную и даже с легкой беспечностью — усмешку в глазах, начал медленно наливаться багровой краской. Вдруг, неожиданно, губы его дрогнули в подобии улыбки. Он откинулся на спинку кресла, пальцы сцепил на животе.

— Полковник, граф Иванов-Васильев… — голос его звучал масляно-сладко. — Прославленный командир. Спаситель цесаревича. Я верно перечислил ваши… заслуги? Судя по щедрости орденов на вашем мундире, государь император всемилостивейше отблагодарил вас.

— Все совершенно верно, ваше превосходительство, — ответил я ровно. — Государь милостиво оценил верную службу престолу и отечеству. Надеюсь, это не единственное, что вы желали мне сообщить? — Легкая, едва уловимая усмешка тронула мои губы, а взгляд остался прикован к его глазам.