Станция "Фронтир" - Никита Семин

Холодные, сканирующие. Прищуренные. Но привычной стальной остроты – ноль. Только туманная концентрация, сквозь которую пробивалась глубокая, костная усталость, въевшаяся в каждую клетку. Он водил стилусом по сводке торговых компаний, но взгляд был пустым, расфокусированным, будто пробивался сквозь цифры к чему-то... далёкому и болезненному.

Перо замерло. Цифры поплыли, превратившись в бессмысленный узор. Боль – тупая, сверлящая – пульсировала в висках, сжимая череп тисками. Дмитрий закрыл глаза. Пальцы впились в переносицу, костяшки побелели от напряжения.

...Вонь. Опять этот проклятый аромат. Ржавчины. Грубая, въедливая. Машинное масло – густое, чёрное, вонючее, как пот умирающего двигателя. Пыль. Не простая пыль, а та, что клубится в заброшенных доках-призраках, смешанная с бог знает чем. Трюм "Улья-7".

Дмитрий резко вдохнул. Воздух "Куколки", стерильный и холодный, обжёг лёгкие как ледяной спирт. А перед глазами – ярче любой голограммы – встал "Улей-7". Не картинка. Ощущение. Настоящее. Гнетущее.

Ледяной холод – пронизывающий до костей. Тонкий, дырявый спальник на голом, липком от конденсата металле настила.

Тогда юноше было — семь. Семь лет. Челюсти сводило от дрожи, зубы стучали, как кастаньеты сумасшедшего. Пустота под рёбрами. Не просто урчание – сосущая, звериная яма в животе. Пайка – этот серый, безвкусный брикет синтетической дряни – кончилась. Скрип. Неприятный, металлический. И стоны. Самого корпуса дока-призрака, корчащегося под ударами микрометеоритного дождя. Будто вот-вот – треск! – и древние блоки станции сложатся, как карточный домик. Погребут. Под тоннами ржавого хлама. Навеки. А из соседнего отсека – хриплые вопли. И звон.

Звон разбитого стекла. Старатели. Делили добычу. Или чью-то долю. Ножами. Обрезками труб. Обычный вечер на задворках. Фронтир. Чёрная дыра Галактики. Вселенная для отбросов. И выброшенных. Как он.

Мысль о матери... о том взрыве шлюза... Острая. Слишком. Как нож в незажившую рану. Дмитрий рванул внутренний взгляд в сторону. На другое. На выживание.

Грубые руки. В масляных пятнах, с грязью под ногтями. Утилизатор. Тычет обломанным ржавым ножом куда-то в темноту, в лабиринт вентиляции: -Видишь щель? Там заслонку заклинило. Крысы гнездо свили. Полезешь, щенок? За пайку. И... пол-литра дешёвого пойла.

Ему – девять. И он полез. Вонь помёт, гниющей органики. И страх. Собственный, отдающий кислятиной. До сих пор в ноздрях стоит. Скользкие, липкие стены. Едва пропуска тощее тельце. И паника. Дикая, слепая. Что застрянет. И сдохнет. Там. В кромешной тьме. Как те самые крысы.

Дымный бар. "Ржавый Штык". Вонь дешёвого синтетического виски и немытого пота. Хищная ухмылка контрабандиста: — Малой, шустрый. Просунь капсулу мимо таможни Турванни? У них носы – сканеры... но к детворе... снисходительны. Иногда."

Дрожь в коленях. Ком в горле – сухой, колючий. Шаг за шагом мимо этих... птицеголовых таможенников. Чувствуя жар запрещённого груза за пазухой. Как уголь. А потом первые настоящие кредиты в виде платиновых монет на ладони. Грязные.

Тусклый экран. Старого бортового компа спасательной капсулы. Единственный "учитель". Монотонный голос синтезатора бубнил формулы, астронавигацию, законы физики. Он учился. Под вой урагана в обшивке "Улья-7", прижимая уши ладонями, чтобы хоть что-то услышать.

-"Десять лет..." – пронеслось в голове, тяжело, как свинцовая гиря, - "Десять лет учился бить первым. Ждать удара? Верная смерть. В спину," - рука Дмитрии сжалась на столе сейчас – суставы заныли, воспроизводя старый, мёртвый хват на рукояти ножа. Тот самый.

-"Видел, как жизнь продаётся за пайку синтетика. Серого, как пепел. Как лучшие друзья..." – горькая спазма в горле, -"Предают. За горсть кредитов. Сияющих, как слепые глаза", - пальцы впились в стол белея.

-"Как сильный всегда прав... Пока не появится кто-то сильнее. И не сломает ему хребет. В тёмном углу дока. Тихим скрежетом костей", — горечь заполнила рот.

-"Оно закалило. Выковало броню." – признавал Дмитрий, глядя на собственные руки, на шрамы, невидимые и видимые.

-"Но..." – во внутреннем голосе прозвучала трещина. Глубокая.

-"Но не сожгло дотла. И это... чёрт возьми..." – дыхание перехватило, -"...это пугает."

В памяти всплыло лицо. Другое. Старика-механика. Грубое. Покрытое шрамами жизни, глубже его собственных. Но глаза... устало-добрые.

-Держи, пацан. Твой респиратор треснул. В этой дыре без него – лёгкие сожжёшь за месяц, — мужчина протянул маленькому Дмитрию свой. Почти новый. А через цикл... нашли.

В отсеке. С перерезанным горлом. Из-за трёх кредитов. Я рядом стояла бутылку дешёвого виски. Той самой синтетической дряни.

-"И всё это..." – внутренний голос зазвучал с ледяной яростью. Саморазрушительной, — "Всё это здесь. В этой проклятой консервной банке."

Дмитрий мысленно плюнул на роскошный, мягкий ковёр под ногами, —"Здесь будто стены здесь пропитаны. Не озоном. А памятью. Каждый скрип блока станции... запах масла из вентиляции... они цепляют. И тащат обратно. В те доки. В мой ледяной ад. В вечный голод. В ту беспомощность. Мальчишки, который выживает... но не живёт".

Внезапно – СТУК!

Резкий. Громкий. В дверь. Неэлектронный зуммер. Не шипение гидравлики. ТуК-ТуК-ТуК! Твёрдые костяшки. По дюрасталю. Звук грубый. Физический. Неуместно человеческий. В стерильной тишине люкса. Как выстрел.

Дмитрий вздрогнул всем телом. Рука – молниеносный рефлекс выжившего! – рванулась к плазменному пистолету. Пальцы впились в рукоять с выверенной силой, смертельным хватом. Раньше, чем сознание успело моргнуть.Пустая ампула стимулятора звякнула, покатилась по столу. Звонко. Как выстрел в тишине.

В голове пронеслось, холодное и чёткое, как голос синтезатора в спаскапсуле: —"Угроза. Вход. Осечка гидравлики..."

Дверь с шипением отъехала. Ни предупреждения. Только шаги. Тяжёлые. Уверенные. Знакомый скрип композитной брони. Лёгкое жужжание системы терморегуляции. В проёме, заполняя собой, возник Сержант Кейл. Полная боевая экипировка. Шлем – подмышкой. Широкое, щитообразное лицо – серьёзно. Большие карие глаза, обычно – тяжёлая мудрость, сейчас – глубокая тревога. Он окинул взглядом комнату. Хаос. Оружие. Признаки бессонницы. Измождённую фигуру Дмитрия. Запах озона и кофе ударил в ноздри. Взгляд скользнул. По пистолету в руке капитана. По белеющим костяшкам пальцев. Замер.

Пистолет Дмитрия был не дрожащей точкой. Продолжение руки. Холодное. Неумолимое. Направлено прямо в центр фигуры Кейла. Адреналин, только что вброшенный стуком и призраками, кипел в крови. Глаза, секунду назад – туман воспоминаний, теперь – узкие щели. Холодные. Ни капли страха. Только ледяной расчёт.

Кейл не дрогнул. Не поднял рук. Не отпрянул. Щитообразное лицо – неподвижно. Лишь брови – едва приподнялись. В удивлении? Или... одобрение? Большие карие глаза смотрели не на дуло. Прямо в щели Дмитрию. С тяжёлой уверенностью. Непоколебимой. Как скала. Уголки губ дрогнули. Превращаясь, во что-то похожем на улыбку.

-Вижу... уют и тепло родового гнезда... не разъели твои рефлексы до трухи, босс. Хорошо, — голос Кейла был низким. Спокойный. Как скрежет