Наследник двух Корон (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. ПЕРЕДНЯЯ ПОМЕРАНИЯ. ПЕНКУН. 09 января 1742 года.

Мы танцевали вальс. Я и моя Ирина. Молодые и красивые. Боже мой, как мне хотелось крикнуть: «Остановись мгновение!». Нет, не это!!! Не останавливайся никогда!!!

Мы кружили в вальсе. Вокруг нас возникали образы, сады, дворцы, рощи, розовые кусты, прекрасные люди, райские облака в божественном небе

Я старался сказать Ирине: «Я тебя люблю». Кричать, целовать, нести её на руках, но губы не слушались, а руки и ноги просто двигались в такт мелодии.

Вот мы почему-то на каком-то перроне. Любимая целует меня в губы и шепчет: «Будь счастлив».

Гудок паровоза и она остаётся на вокзале, а мой путь куда-то. Мы никогда больше не увидимся…

— Граф, хорош дрыхнуть. Дел полно. Приехали.

Хмуро смотрю на разбудившего.

— Корф, ты — скотина. Такой сон…

Кивок.

— Прости, мне не было видно отсюда. Ваша шпага, сударь!

Ловлю на лету шпагу. Видимо я барона так достал, что он решил меня научить полезному в нынешнее время делу поединка и фехтования в целом. Нет, Брюммер меня тоже учил. И он хороший мастер. Но, учил без души, по принципу «отвяжись». Бастиан как учитель лучше, но его стезя — это скрипка и штуцер, так что в фехтовании я пока усвоит только основы. Корф же взялся за дело вполне всерьез. Так что звон шпаг сопровождал каждую нашу остановку в пути после Эберсвальде. Беглый осмотр Отто и «к барьеру!». Через час — по пять минут, ноги размять и согреться. Сейчас вот на фоне местного мини-замка вытанцовываем, пока Крамер пошёл выяснять, где в этой глуши остановиться.

Финт — туше, выпад — парирование… Я новичок, но не отступлю.

Барон замечает:

— Если бы я не знал, что ты — внук Петра, я мог бы догадаться.

— Похож?

Звон металла.

— Внешне? Не так чтобы слишком.

— Тогда что?

Звон. Вольт, рипост…

— Туше!

Я его достал! Продолжим.

— Ангард!

Блеск металла в свете заходящего солнца.

— Взгляд. У деда твоего взгляд был примерно таким же. Яростным… Но… У тебя он более… глубокий… страшный… а у Великого он часто… был на грани яростного безумия… Он не видел препятствий… Не получилось сразу? Попробуем ещё десять раз… Ты… Не знаю… Может жизнь в Киле наложила отпечаток… Петер… не верь никому… И мне не верь. Будь собой… Всё у тебя получится… Туше!

Острие его шпаги у моего горла.

— Петер, не верь никому. И мне не верь. Я тебе не друг. Лишь шпаге своей верь. Ангард!

Солнце почти зашло, но, мы вновь сошлись в сверкающем поединке.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ГАТЧИНА. 10 января 1742 года.

— И где же волки?

— В лесу, Ваше Императорское Величество. Не извольте беспокоиться. Охота — всегда в распоряжении Вашего Величества. Леса дикие. Тут всякой живности полно. А изволить соизволите, так и на Дворцовую площадь доставим к вашему удовольствию, Государыня.

Князь Куракин демонстрировал полное почтение и глубочайшую лояльность. Ещё бы, с его-то чередой пожалований, следствий, помилований, и, вновь, следствий. Уж, точно он предпочитает роль самого радушного подданного, который досточтимо принимает свою Властительницу, чем беседы в «келье» графа Ушакова.

Он служил разным Государям и Государыням. Жаловали и владеньями, и поместьями, и опалой, и каторгами.

Он служил всем. И обоим Петрам. И Анне Иоанновне. И малолетнему Ивану Третьему. И теперь вот служит Елисавете Петровне, которая пожаловала ему должность сенатора. Хотя, казалось бы, он не был другом новой Императрице. Но, она сочла полезным приблизить его к себе. И даже почтила благосклонностью его приглашение устроить охоту на пожалованных ему землях.

И, она, Высочайше соизволила.

— Волков на Дворцовую площадь не надобно. Нам тут и своих некуда девать. А к вам, что ж, извольте! После Новогодия и Приеду!

Приезд в дикую Гатчину — то ещё испытание. Ужасная зимняя дорога сквозь лес. Целая вереница саней, каких-то кибиток, навьюченных лошадей, солдат и офицеров гвардии, слуг, конюхов и прочих. И, конечно же, огромное количество тех, кто не мог не принять участие в охоте. Государыня пожелали, значит, так тому и быть. И озаботится всем нужно заранее.

Князь спешил, снаряжая в Гатчину целые вереницы распорядителей, егерей, обслуги, припасов, зарядов для фейерверков, еды, питья, прочего веселья. Что есть Гатчина? Деревня в лесу на дороге. Господский дом. Постройки. Трактир.

Скоро в эту дремучую благодать ворвутся тысячи шумных людей, лошадей, подвод, живности, солдат, кутерьмы, свирелей, храпа коней, звона металла, глухого топанья копыт и ног, хохота и женского смеющегося визга, бравых уханий, парадных команд, бульканья, звуков тех, кто едва успел (или не успел) отбежать от основной колонны, перекличек, смеха, капризов, невозможности или желания — всего того, что наполняет роскошь Императорской Охоты.

* * *

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. ПЕРЕДНЯЯ ПОМЕРАНИЯ. ДАММ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 10 января 1742 года.

Мы пили пиво. Просто и без затей. Барон выглядел очень озабоченным:

— Ну, что скажешь, злодей?

— А чего это я злодей?

Корф криво усмехнулся:

— Всю дорогу ты твердил, что спляшешь на могилке Брюммера. Вот и сглазил.

Я лишь скривился.

— Говорил. И спляшу. Когда-нибудь. Но, тащить его дальше с собой — ему верная смерть. Рана вскрывается в дороге. Отто много крови потерял, пока я не прижег и не перешил. Теперь ему нужен покой, уход и хорошее питание, а не дорога, сквозняки и морозы. Доктор Шмидт со мной согласен. Больному нужна хотя бы неделя отдыха.

Но, офицер по особым поручениям Её Величества лишь недовольно покачал головой.

— Это очень некстати, Петер. Очень. Мы не можем задерживаться. По условиям игры, мы находимся во вражеском стане. Нас ищут. Денег у нас немного. Да и Брюммер в хорошем госпитале сразу наведёт на нас.

— Местные госпиталя — дрянь. Но, везти его с собой тоже невозможно.

Кивок.

— Согласен. Это не выход. Как вариант — дать твоему этому местному эскулапу денег, чтобы он его придержал у себя частным образом хотя бы пару-тройку дней. А потом уж госпиталь. Мы будем уже далеко отсюда.

— Николай Андреевич, — перешел я на русский, — всё так, но Русские своих не бросают!

— Хм, — фон Корф чуть задумался, но быстро ожил, — и ты думаешь, что Отто — свой?

— Да, хоть и гад, но свой, — твёрдо ответил я.

— И что прикажете, Ваше Королевское Высочество, нам делать в связи с этим?

— Есть у меня одна идея…

…

Вы спросите, как мы дошли до жизни такой? Поторопились мы в Потсдаме, повязку я с утра у Брюммера не осмотрел. Да и бодрый он был тогда, даже чрезмерно. Слишком даже. В дороге стало ему хуже, начал мёрзнуть и носом клевать. Только встав на ночлег в Эберсвальде увидели, что рана вскрылась. Я планировал вначале осмотреть этот «город первого прусского паровоза». До него ещё далеко, но мастеровые могут отсюда понадобиться. Да и хотелось посмотреть, где будет в девяностых жить мой старший сын, уехав, когда у меня были проблемы с рейдерами. Но, как и с Потсдамом, — не судьба! И всё «спасибо» фон Брюммеру!

Как приехали, разместились, я Брюммера осмотрел и поднял суету. Местный врач был где-то за городом, так что чистить, прижигать и шить рану Отто мне пришлось вместе с Бастианом. Даже убедил Корфа заплатить хозяйке за куриный бульон и шницели. Фарш нынче рубят — мясорубок в корчмах нет, так что «котлетки» дороги. А потерю железа Брюммеру восполнять надо. Еле убедил его выпить смешанную с молоком куриную кровь. Раньше он меня никогда не слушал, делал только то, что ему надо. Комнату пришлось брать на всех. Зато её хорошо протопили. Так что Отто как казалось к утру оклемался и на следующей ночевке в Петкуне даже начал шутить. Да, и, здешний кровяной флёц уплетал «на всю мою зарплату». Но, вот как мы въехали в припортовый Дамм, рана его снова открылась. Он стал «гореть» и забываться. Кетгута у меня осталось мало, вот пришлось приглашать местного эскулапа. С ним вроде привели Отто в чувства, но он очень плох. Доктор Шульц даже сказал, что у меня талант и я делал всё как надо. Ещё бы он не сказал за полтора гульдена, крохобор. Пришлось платить мне из кильских денег. Пользуясь случаем, я их у больного фон Брюммера изъял. Но с такими тратами завязывать надо.