Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

— Неплохо, сэр. Учится работать на конюшне.

События минувшего утра затуманили мой разум. Меня не покидало чувство, будто я бреду по колено в воде.

«Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму»[46].

Тьма на моем пути стала намного гуще, чем в те времена, когда я был неверующим.

Я задумался. Разве сейчас я перестал быть неверующим? В конце концов, Бог не дал мне никаких особых знаков, никак не проявил Себя: ни голубя, спустившегося с небес, ни раскатов грома, ни грозного сверкания молнии среди туч. Наличие зла — демона, с которым я столкнулся, — едва ли можно рассматривать как доказательство существования добра. Я тряхнул головой: не самый подходящий момент, чтобы предаваться философствованию.

Секунды бежали за секундами, складываясь в минуты, минуты превратились в час, а Мэри все шагала и шагала кругами перед зданием тюрьмы. Констебль по-прежнему подталкивал ее дубинкой, но его движения сделались какими-то рассеянными. Толпа, которая поначалу выкрикивала оскорбления, а кое-кто даже держал наготове комья мерзлой земли, чтобы в любой момент забросать ими ведьму, заскучала. Им не хватало зрелищности публичной порки, или повешения, или хотя бы погружения в воду на позорном стуле. Люди отвлеклись на разговоры, гадая, как долго еще продержится мороз и много ли выпадет снега. Однако Диллон задал довольно высокий темп ходьбы. И вскоре Мэри начала уставать. Шаги ее становились неуверенными, она все чаще замедляла ход, вынуждая констебля подгонять ее грубыми окриками и пинками. И наконец, повернув на очередной круг, Мэри споткнулась и упала. Диллон потянулся за дубинкой, чтобы хорошенько огреть пленницу и заставить подняться, а я, в свою очередь, подался вперед, чтобы помочь ей. Но судья ухватил меня за плечо.

— Стой! — скомандовал он. — Диллон, подними ее. Продолжайте ходить. Прошу тебя, Том, — все еще придерживая меня за рукав, добавил он тихим голосом, который предназначался только для моих ушей, — прошу, доверься мне.

Я повернулся к судье. Что он задумал?

Пытка продолжалась. Диллон, который уже и сам начал замерзать — зубы у констебля отбивали мелкую дробь, а дубинка едва держалась в закоченевших руках, — делался все более раздражительным. Пару раз он даже прикрикнул на Мэри:

— Ну же, девочка! Сознайся в своих преступлениях, и покончим с этим.

Но она молчала.

До заката оставалось не больше часа, хотя солнца и так не было видно из-за плотных снеговых облаков, затянувших небо. А Мэри тем временем все шагала и шагала.

Затем она опять упала. Диллон снова поднял ее. Лицо Мэри превратилось в безвольную маску, уголки губ опустились, казалось, она близка к обмороку. Я вспомнил Генри, лежащего в снегу под изгородью, бледного как смерть, с посиневшими губами. И подумал, что сейчас, когда горделивое выражение на лице Мэри исчезло, их с братом сходство стало гораздо заметнее. Сердце мое разрывалось, стоило несчастной споткнуться. Она спотыкалась все чаще, а круги, которые Мэри делала по площади, становились все уже. Я чувствовал, что не остается ничего другого, кроме как честно рассказать судье обо всем, что на самом деле произошло у нас на ферме. Совесть не позволяла мне и дальше хранить молчание. Но как это сделать, не подвергая опасности жизнь сестры? Я не знал.

Я угрюмо косился в сторону и вдруг заметил, что толпа зрителей поредела. Надвигающиеся сумерки и низкие тучи, обещавшие сильный снегопад, заставили собравшихся поспешить по домам, к своим жарко натопленным очагам. Даже Хаксли и тот буркнул недовольным голосом, что пора бы позвать ожидавшую его повозку. Теперь-то я начал понимать, что задумал судья Мэйнон.

К тому моменту, когда Мэри рухнула в третий раз, ее падение видели всего несколько человек, остававшихся на площади. После короткого совещания с Хейлом судья сделал шаг вперед и объявил, обращаясь к немногочисленным зрителям:

— На сегодня хватит. Приближается ночь. Возвращайтесь по домам. Мы продолжим завтра, если, конечно, девушка не пожелает заговорить сегодня вечером.

Люди с готовностью поспешили исполнить приказ судьи. Вскоре площадь опустела. Мэйнон и Хейл обменялись рукопожатиями, преподобный запахнул поплотнее плащ на своем выпирающем животе и зашагал в сторону церкви. Хаксли и Мэйнон о чем-то разговаривали, а я направился к лежащей на снегу темной фигуре. Диллон наклонился к Мэри, намереваясь поднять свою подопечную, но я остановил его:

— Не беспокойтесь, констебль. Лучше идите в таверну, погрейтесь. Думаю, хорошая кружка эля вам сейчас не помешает. Я сам доставлю ее в камеру.

— Ты добрый парень, — сказал констебль, с чувством пожимая мне руку. Он долго возился со связкой ключей, отцепляя ее от пояса и с трудом шевеля своими толстыми закоченевшими пальцами. — На' вот, держи. Обычно я так не делаю, но сегодня… боюсь, еще немного, и у меня яйца отвалятся.

Я расхохотался и забрал у него ключи. Стянув с себя плащ, я закутал в него Мэри и поднял ее с земли, а затем почти машинально подхватил на руки. Девушка была невесомой, даже легче, чем я ожидал. Я взглянул ей в лицо, готовый увидеть ту же мертвенную бледность и посинелые губы, какие этим утром видел у ее брата. Но тело, которое я прижимал к себе, оказалось на удивление теплым, а открытые глаза Мэри смотрели на меня ясно и прямо.

Я понятия не имел, что сказать; со стыдом вспомнив, что наговорил ей при последней нашей встрече в тюрьме, и вовсе лишился дара речи.

Зато Мэри не молчала. И, судя по всему, силы ее отнюдь не были на исходе. Пальцы девушки, пусть и холодные, весьма крепко сдавили мне плечо.

— Они утверждают, что мой брат у тебя?

— Да, он в безопасности, — кивнул я, чувствуя себя неловко, потому что это было не совсем так. — Нам нужно поговорить.

— И как можно скорее, — проговорила она.

За спиной у меня возник Мэйнон. Хаксли поспешил забраться в свою повозку и уехать, пока не начался снегопад. На лице судьи играла довольная ухмылка.

— Давайте пойдем в тепло, пока мы тут все не перемерзли насмерть.

— У меня такое ощущение, сэр, что я пропустил нечто важное, — заметил я, все еще прижимая к себе хрупкое тело Мэри.

— Отпусти меня, — попросила она. — Мне не нужен носильщик, я сама прекрасно умею ходить.

Я опустил девушку на землю.

— Люди вроде Хейла и Хаксли не успокоятся, пока не получат свой кусок мяса, — сказал Мэйнон, наклоняясь вперед, чтобы наполнить вином стоящие перед ним бокалы. Судья сиял от удовольствия — еще бы, сегодня ему удалось провести и своего молодого помощника, и двух старинных приятелей. — Я знал: у нас нет достаточных оснований, чтобы осудить эту девушку, — Мэйнон кивнул на Мэри, которая сидела в кресле слева от меня, закутанная в теплый плед. — Но также я не сомневался, что рано или поздно Джон, и этот напыщенный индюк Хейли, и безумец Хаксли найдут способ вырвать у нее признание. — Судья протянул бокал Мэри. — И поэтому сегодня утром я один, без провожатых, спустился в камеры, не так ли, Крисса?

Мэри кивнула. Она приняла бокал, но пить не стала.

Упоминание имени Резерфорда кольнуло меня бессильной злобой: куда, черт подери, он запропастился?! Однако я отогнал эту мысль: сейчас были дела поважнее, чем поиски пропавшего охотника за ведьмами.

— Понятно, сэр, — тоном сыновнего почтения произнес я.

Но Мэйнон еще не закончил:

— Спустился вниз, и мы с Криссой договорились устроить небольшое представление: сделать вид, что она ужасно страдает и вот-вот лишится последних сил. Это все, что требовалось собравшимся, — они простые люди, им хочется увидеть ее сломленной и почувствовать, что справедливость восторжествовала. Итак, толпа получила свое. Теперь нам остается еще немного подержать нашу пленницу в камере, а после без лишнего шума отпустить под предлогом, что мы якобы подвергли обвиняемую в колдовстве соответствующим испытаниям и они ничего не дали.