Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Я взглянул на Мэри, но выражение ее лица невозможно было прочесть. Девушка сидела ко мне в профиль, неподвижная, как статуя, глядя прямо перед собой. К вину она так и не прикоснулась.

— И как скоро вы намерены освободить ее? — спросил я.

Мэйнон смерил меня цепким взглядом.

— Генри не терпится увидеть сестру, — пояснил я. — Полагаю, они оба захотят вернуться в Норидж, где у них есть знакомые. — Я неуклюже подбирал слова, чувствуя себя совершенным болваном. А затем испугался, как бы Мэри не рассердилась из-за того, что я взялся говорить от ее имени, и поспешно добавил: — Верно, мисс Мур?

Взгляд, который она устремила на меня, трудно было понять.

— Мое единственное желание, — произнесла Мэри своим необычным глубоким голосом, — поскорее воссоединиться с братом. А куда мы после этого пойдем — не так важно.

— Всему свое время, дорогая мисс Мур, — мягко произнес судья. — Учитывая сложившуюся ситуацию, нам следует действовать осмотрительно. Ну а пока я хотел бы предложить вам более удобное пристанище, нежели тюремная камера. Например, в моем…

— Моя камера достаточно удобна, — перебила его Мэри. — К тому же, надеюсь, мое пребывание в ней не затянется надолго.

— Что ж, — неловко кашлянув, сказал Мэйнон, — будь по-вашему. Но вы можете оставаться у меня в кабинете столько, сколько потребуется, чтобы оправиться после сегодняшней «прогулки». Хотите, я попрошу, чтобы принесли горячий ужин и теплую одежду?

Мэри замешкалась. Я видел — ей хочется принять предложение судьи. Она, наверное, промерзла насквозь после стольких часов хождения босиком по снегу! Но в конец концов девушка отрицательно покачала головой:

— Спасибо. Мне ничего не нужно.

Мэйнон замер, получив повторный отказ.

— Ну что же, в таком случае я верну вас в камеру, — сказал он.

Это был мой шанс.

— А я не против, сэр, хорошенько набить живот. Позвольте мне отвести мисс Мур вниз? И заодно я попрошу, чтобы нам принесли ужин.

— Нет-нет, мой мальчик, я сам загляну в таверну и пришлю Диллона. — Мэйнон отставил свой бокал, поднялся из-за стола и покинул комнату все с тем же довольным видом, с каким вернулся сюда после проведенной экзекуции.

Мы остались вдвоем. Я повернулся к Мэри, намереваясь рассказать обо всем, что стряслось сегодня утром, но она заговорила первой.

— Генри не должен оставаться в вашем доме ни минуты. Умоляю…

— Мэри! — Одного имени, произнесенного вслух, было достаточно, чтобы заставить ее умолкнуть.

Мэри вздрогнула и уставилась на меня.

— Тебя ведь так зовут? — добавил я.

Она не отвечала.

— Мэри, я все знаю. Или, по крайней мере, кое-что мне известно. И знаю, ты всегда заботилась о брате. А сейчас ты боишься за него, верно?

После долгой паузы она кивнула, а затем на ее глаза навернулись слезы. Мэри сморгнула их.

— Не надо, не плачь. Он в безопасности. Во всяком случае, пока. Моя сестра не может… Или то, что некогда было моей сестрой… О боже! — Но сейчас у нас не было времени на долгие разговоры, и я заторопился: — Послушай, почему судья решил помочь тебе? Откуда он узнал о Генри? Ты ему рассказала?

Она покачала головой.

— Я ничего не говорила… лишь то, что твой отец… — Она подняла голову и впервые встретилась со мной взглядом.

Это было чрезвычайно важно. Я и сам не мог до конца понять — почему.

— Мой отец никогда не прикасался к тебе?

Она продолжала смотреть мне в глаза.

— Твой отец был сама доброта. Редкий человек. И он ни разу даже пальцем меня не тронул.

— Как он…

Но мы не успели закончить. Дверь распахнулась, и на пороге появился Диллон. Лицо констебля раскраснелось от мороза и, как я полагал, от кружки-другой крепкого эля.

— Пойдем, милая. Пора! — Он поманил Мэри рукой.

Мэри поднялась и сморщилась от боли: ступни у нее были изрезаны в кровь. Сама она, грязная и неопрятная, выглядела хуже уличной попрошайки, и все же Мэри была самым красивым созданием на свете, какое мне когда-либо доводилось видеть. Девушка сбросила с плеча плед, который ей одолжил Мэйнон, оставила его на спинке стула и направилась к двери.

Я отдал связку ключей констеблю.

— Мэйнон в сортире, — сообщил Диллон, прежде чем последовать за пленницей.

Как только дверь за ними захлопнулась, я вскочил с кресла и быстро обогнул стол. У меня было не больше минуты. Я принялся один за другим выдвигать тяжелые дубовые ящики, перебирая лежащие там бумаги. Свет в кабинете был тусклым, так что мне приходилось напрягать зрение, к тому же я и сам толком не знал, что ищу. Я отложил в сторону ордера и повестки, записи об уплаченных штрафах и о невыполненных обязательствах. Ни один из этих документов не проливал свет на причину внезапной перемены в поведении Мэйнона.

Я добрался до нижнего ящика, здесь лежали личные бумаги судьи: счет на отрез атласной ткани, коробку мармелада и свежие фрукты, — вероятно, все это предназначалось для его дочерей. Рядом лежали миниатюрные портреты юных девушек. Я решил, что они-то на них и изображены. В дальнем углу ящика я нащупал стопку писем, которые показались мне интересными. Я стал читать подписи, время от времени поглядывая на дверь и пытаясь представить, что скажу Мэйнону, если он застукает меня роющимся в его столе. И все же поиски мои были напрасны — письма оказались всего лишь жалобами или просьбами о помиловании. Ничего, что могло бы подтвердить возникшие у меня подозрения. Возможно, и сами подозрения мои были напрасны — порождение ума, утомленного тревогой и страхом, который начал видеть подвох везде и во всем. И все же… было в голосе судьи, в самом его триумфальном виде нечто необычное — словно Мэйнон ликует, что ему удалось избежать каких-то серьезных неприятностей.

Я задвинул ящик. Искать ответы в бумагах судьи было бесполезно. Однако сам хозяин кабинета до сих пор отсутствовал. Я подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул на площадку, где начиналась винтовая лестница, ведущая в приемную на первом этаже. Посетители давно разошлись. Диллон находился в подземелье. Мэйнон, по утверждению констебля, отправился в туалет, но мой слух уловил доносящиеся снизу приглушенные голоса. Я вышел на площадку и прислушался. Первый голос принадлежал Мэйнону, но он говорил так тихо, что слов было не разобрать. Второй, женский голос, тягучий и сладкий, звучал гораздо громче. Мгновенно узнав его, я присел возле перил и, затаив дыхание, стал слушать.

— …Вы говорили это неделю назад, сэр. С какой стати я должна вам верить?

В ответ послышалось невнятное бормотание судьи.

Затем женщина снова заговорила:

— Она является для меня источником солидного дохода, и если…

— Девушка будет возвращена вам, — чуть громче и несколько раздраженно ответил Мэйнон. — Даю слово. И буду признателен, если вы не станете подвергать сомнению мои обещания.

Последовал саркастический смешок его собеседницы:

— Я была бы полной дурой, если бы все эти годы вела дела, принимая оплату словами.

Послышалось звяканье монет, довольное хмыканье женщины и сердитое бурчание Мэйнона. Затем шорох платья, стук каблуков по каменным плитам — посетительница направлялась к выходу.

Времени на раздумья не было. Шаги Мэйнона уже звучали на лестнице. Я метнулся обратно в кабинет, схватил со спинки кресла плащ, перевязь со шпагой и подбежал к окну, споткнувшись по дороге о лежащую на полу стопку книг и забытый свечной ящик. Возясь с пружинной защелкой, я окидывал взглядом узкую створку: удастся ли протиснуться сквозь нее? В запасе оставалось несколько секунд. Я распахнул окно и выглянул на улицу — никого. Первым вниз полетел плащ, за ним последовала шпага. Затем я выскользнул сам. Держась за обледеневший край подоконника, я нащупал ногой выбоину в каменной стене. Камень оказался ненадежным. Сорвавшись, я полетел вниз со второго этажа. Падение стоило мне болезненного приземления в свежий сугроб. Вскочив на ноги, я прижался к стене и кинул быстрый взгляд наверх: в оконном проеме показалась рука — Мэйнон захлопнул створку. Отлично. Вернувшийся судья обнаружил, что меня нет в кабинете. Но ничего подозрительного в моем уходе нет.