Предсказание дельфинов - Вольф Вайтбрехт

- Зевс от Зевса. К тому же, я ему не пара. Лучше иди. Привет, я здесь, почему и кто тебя дезинформирует?

- Лучше не зацикливайся на финансовой стороне – увещевала она его. - Ты хорошо зарабатываешь, так и говори, даже если это неправда. Слава богу, тебе не нужно полагаться только на университет.

- Речь идёт о принципе. Если международное научное сообщество признало важность моих исследований, то мне должны платить столько, сколько принято здесь, в стране.

Хельге было знакомо упрямство и мужское слово - принцип Она была бессильна против него. Молча она убрала чашки со стола.

- Чемодан вон там — сказала она. - Помочь? Зная тебя, ты сейчас едешь ночным поездом. Уверена, билеты у тебя уже в кармане? -

Наполовину виноватый, наполовину довольный, он кивнул и сказал: - Спасибо, справлюсь.

Пока он собирал вещи, в голове проносились тысячи мыслей. В Вену. Из-за Хольцапфеля, Зевса и финансовых порезов. Со временем в его голове всплывало всё больше воспоминаний о детстве, тесно связанном со столицей. Почему он действительно хотел туда поехать? Чтобы снова увидеть этот город, Дунай, Штеффель? Не столько в соборе Святого Стефана, сколько в министерстве, где он хотел изложить свою позицию. Да, именно так. Он был очень далеко, когда слишком подробно осматривал рубашку, которую должны были подарить путешествующему лорду.

***

Вена. Это было давно, в первую зиму после войны. Тогда он ещё был одним из тех, кто любит брюки. Мать привезла его сюда, к бабушке, потому что в столице распределение продовольствия было выгоднее, чем дома, в Инсбруке. Тогда всё вращалось вокруг распределения.

Бабушка была строгой женщиной. Она не баловала своего единственного внука. Ему приходилось подчиняться; часто он получал сильную пощёчину от её старой, костлявой руки. Бабушка была трудолюбива. Несмотря на свои годы, она ходила стирать бельё в чужие дома. К господам, так они это называли. Она не излучала особого тепла. Лишь много позже Бертель понял, что она выгорела, выгорела изнутри.

Дедушка погиб в Галиции во время Первой мировой войны. Так что она осталась одна с двумя сыновьями. Для всех них это были годы голода, и только упорным трудом ей удалось выжить, чтобы все наконец смогли свести концы с концами.

Вена была чем-то новым и захватывающим для маленькой Бертель – машины, гудящие, скрипящие, ярко-жёлтые трамваи, толпы людей, и он посреди всего этого, за руку бабушки, которая тянула его, чтобы он не заблудился в суете.

И было ещё кое-что, что завораживало его: солдаты. Они носили разную форму; некоторые были в коротких пальто и держали в руках маленькие чёрные палочки, которыми играли. Французские офицеры, сказала бабушка. Вскоре он научился различать цвета и покрой мундиров, но самыми странными для него были русские. Когда он встречал их на улице, они казались ему немного пугающими. Зимой они носили длинные, землисто-коричневые пальто, доходившие почти до земли, и странные меховые шапки на головах. Словно медведи, они топали и покачивались по венским мостовым. Нужно было быть осторожным. Они никогда не давали маленькому Бертелю жевательную резинку, как весёлый американский лейтенант, живший по соседству и говоривший по-немецки.

Однажды весной Бертеля одного отправили купить что-нибудь для бабушки. Ему нужно было пройти мимо огромного здания с колоннами, - Комендатуры как сказала ему бабушка. Перед дворцом стоял часовой с автоматом на груди. Бертель посмотрел на странного солдата с другой стороны улицы сначала робко, потом пристально. Бабушка всегда слишком быстро тащила его за собой. Русский был без пальто; в конце концов, уже была весна, и Бертель заметил, что у него ноги, как у всех остальных. На них были начищенные чёрные сапоги, блуза были туго затянута поясом, а из-под пилотки выглядывал клок светлых волос. По возрасту еще мальчишка. У мальчика был маленький, смешной нос пуговкой и весёлые глаза, усеянные веснушками; это было видно издалека.

Хотя Бертель и разглядывал красноармейца с безопасного расстояния, он заметил это, и коротышка показался ему довольно бледным и изможденным. Во всяком случае, часовой с большим автоматом подмигнул Бертелю и рассмеялся, а Бертель, поначалу испуганный, в конце концов нашёл это забавным и тоже рассмеялся. - Русский надо мной посмеялся – подумал он, продолжая идти.

С тех пор русские стали для него настоящими людьми. С ногами, глазами и ртом, которые заставляли их смеяться. Но в них всё ещё оставалось что-то чуждое, что-то, что прилипло к ним, особенно потому, что постоянно это повторяли взрослые.

Он должен был думать обо всём этом, собирая чемодан. Потому что ему хотелось оказаться в том самом дворце, перед которым стоял тогда часовой, этот весёлый Иван или Сергей, или как там его звали. Там, в бывшей комендантской, находилось Министерство культуры. Он хотел войти, обременённый тревогами, жалобами и стопкой зарубежных пресс-релизов, которые, как правило, хорошо и с замечательным осмыслением освещали его книгу - "Фантазия и реальность – сравнительное изучение истории, легенд и сказок Тироля".

***

Пронзительно прозвенел звонок, возвещая об окончании перерыва в конференции. Вопреки всем обычаям, у дверей Большого зала венского дворца Хофбург собралась толпа, словно никто из участников конференции не мог дождаться возвращения на свои места.

Боковые ярусы, где теснились люди, тоже быстро заполнялись. Стук стульев, обитых выцветшим бордово-красным бархатом, смешивался с обрывками разговоров со всего мира, эхом отражаясь от стройных мраморных колонн.

Холодное великолепие просторного зала, залитого приглушённым светом двух огромных хрустальных люстр, контрастировало со строгим убранством президиума конференции. Там, на заднем плане, было растянуто прямоугольное светло-голубое полотнище, изображающее земной шар в серебряных очертаниях, обрамлённый двумя лавровыми ветвями – символом Организации Объединённых Наций. А над этим сине-серебряным, этим мерцанием устремлённой в будущее надежды, висел австрийский федеральный орёл – чёрный колосс в красно-бело-красном нагруднике, растопырив когти и держа в одной руке молот, а в другой – серп; старый двуглавый орёл Габсбургов, сгоревший в огне Второй мировой войны и ставший после освобождения символом республики. Символ, гротескно контрастировавший с реальностью, не только с имперско-королевской атмосферой этого зала, но и со всем внешним миром.

Звон стульев стих, и в зале повисло шуршание – результат перелистывания тысяч страниц программы конгресса, словно все хотели убедиться, что сейчас выступит именно Джон Г. Уилер.

Знаменитый зоолог никогда прежде не выступал на международном конгрессе. Высокий, худощавый американец широким шагом прошёл между рядами стульев к кафедре,