Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор
Я слушал весь этот бред, и меня душила смесь возмущения и смеха. Ну что за детский сад! Взрослые, хоть и молодые, люди с такой страстью, с таким жаром спорили о тряпках, в то время как страна стояла на пороге грандиозных свершений и страшных испытаний. По накалу курьезности это было похоже на диспут средневековых схоластов о том, сколько чертей (или ангелов? А, все равно!) может уместиться на кончике иглы.
Секретарь, видя, что спор заходит в тупик, решил направить его в другое, более конкретное русло. Он перешел к «персональному делу»
— Вот, товарищи, есть в наших рядах такая товарищ Снегирева… — начал Ланской, и среди комсомольцев раздались шутки и смешки. Похоже, Снегирева эта действительно крепко накосячила, и все предвкушали образцово-показательную порку.
— Так вот, третьего дня эта гражданка зачем-то явилась в училище в пелерине котикового меха! Уж я не стану задаваться вопросом, товарищи, откуда у пролетарской студентки, это… буржуазное излишество. В конце концов, это дело личное. Но, товарищ Снегирева! Объясните нам, зачем вы заявились в аудиторию в таком виде, да еще и сейчас, во время года, никак не располагающее к мехам? Вы замерзли посредине бабьего лета? — грозно вопрошал Ланской. — Или вы просто хотели выделиться из коллектива, показать остальным студентам свою обеспеченность?
Девушка, бледная, испуганная, что-то лепетала про то, что это подарок от родителей, а на улице холодно. Впрочем, слова ее приняли с понятным недоверием.
— Знаем мы это «холодно». Пашке Стешковскому хотела понравиться, вот и все дела! — весело проговорил вполголоса мой сосед Василий.
— А вы знаете, товарищ Снегирева, — вмешался кто-то из зала, — что наша молодая Советская Республика продает пушнину за границу? За валюту! Чтобы на эту валюту купить станки, трактора, которые так нужны нашей стране! А вы эту валюту на себя напялили! Вам не стыдно?
Я продолжал слушать весь этот бред, и противоречивые чувства смеха и гнева лишь нарастали. И вдруг, среди этого абсурдного спора, одна фраза зацепила меня. «Пушнину продают за валюту».
Валюта. Снова это слово. То самое, что произносится здесь с придыханием. Как будто упоминается невесть какая ценность. То, из-за которого, как я понял, и разгорится в будущем трагедия голода.
Пушнина! Черт, ну конечно же! Я ведь тоже вспоминал о ней, но отбросил идею как несостоятельную. Но раз она все еще актуально, то что если развить ее? Продавать пушнину, но не ту, которую добывают охотники в тайге — этого крайне мало. Нет, нужна пушнина, поставленная на промышленную, научную основу. Идея, простая и ясная, родилась в моей голове. Надо устроить зверосовхозы! Создать по всей стране, особенно в Сибири, на Севере, государственные хозяйства по разведению ценных пушных зверей — черно-бурой лисицы, песца, соболя, норки. Поставить это дело на научную основу: селекция, правильное кормление, ветеринарный контроль. Это позволило бы получать не случайную добычу охотников, а тысячи, десятки тысяч высококачественных, одинаковых по цвету и размеру шкурок.
Точно! Такой товар на мировых аукционах в Лондоне и Нью-Йорке пошел бы нарасхват. И за него платили бы настоящие деньги, твердую валюту. И эта валюта, полученная не за счет отнятого у крестьян хлеба, а за счет разведения пушных зверей, могла бы стать серьезной альтернативой. Она могла бы спасти тысячи, а может, и миллионы жизней.
Идея так захватила меня, что я чуть не пропустил собственное выступление.
— Товарищ Брежнев! — будто сквозь вату услышал я голос Ланского. — Ваше время. Раздел «Разное». Пять минут!
Я встряхнулся и вышел к трибуне.
— Товарищи! — я вышел на трибуну и обвел взглядом гудящую аудиторию. — Мы тут жарко спорим о галстуках и пелеринах. Это, конечно, важные вопросы. Но пока мы спорим, чем живет страна? На чем держится вся наша индустрия?
Я сделал паузу, давая словам впитаться.
— Вот я — студент с направления «Станкостроение». И мне, товарищи, горько и стыдно осознавать, что держится она на заграничных станках! На американских «Цинциннати», на немецких «Лоеве». Мы покупаем их за золото, за хлеб, который отрываем от себя, от наших крестьян. У детей отнимаем! Мы, студенты лучшего технического вуза страны, учимся на инженеров, чтобы прийти на завод и встать к чужому, заморскому станку. Вам не обидно, товарищи?
По залу пронесся одобрительный гул. Определенно, я нащупал верную ноту.
— Нам говорят: строить станки — дело заводов. Вот выучитесь, мол, и тогда… А я говорю: это и наше дело! Да-да! Дело нашего училища, каждого комсомола! Посмотрите вокруг: у нас есть великолепные мастерские, которые по вечерам стоят пустыми. У нас есть светлейшие головы — наши профессора. И у нас есть наши с вами молодые, энергичные руки и мозги!
— Так что же вы предлагаете, товарищ Брежнев? — крикнул Ланской с места, пытаясь перехватить инициативу.
— Я предлагаю перестать отправлять студентов разгружать вагоны! — ответил я, поворачиваясь к нему. — И дать им зарабатывать не горбом, а головой! Я предлагаю создать при нашем комсомольском комитете опытно-конструкторское бюро, что сможет уже сейчас разработать и внедрить новое оборудование, столь нужное для наших заводов!
Я снова повернулся к залу.
— Чем бы оно могло заниматься? Первое — малая механизация! Создавать то, что нужно заводам здесь и сейчас! Пневматические дрели, гайковерты, шлифмашинки. Удобный ручной инструмент. Простые приспособления, которые в десятки раз увеличат производительность труда!
Второе — копирование! Мы будем брать лучшие иностранные образцы, разбирать их до винтика, изучать и создавать на их основе наши, советские, еще более совершенные машины! И эти образцы уже стоят в нашей мастерской — бери и изучай!
И третье — проектирование! Мы будем разрабатывать новые, наши собственные станки, которые не будут уступать заграничным!
— А деньги где взять? — раздался скептический голос.
— Правильный вопрос! Ответ такой — «война кормит войну»! Если мы будем работать не «в стол», а по реальным заказам от заводов, то денег у нас будет в изобилии! Ну, то есть, завод дает нам заказ и оплачивает материалы — а мы даем ему готовый станок или приспособление. И студенты, вместо того чтобы таскать мешки на Сортировочной, будут получать за свой инженерный труд настоящие, хорошие деньги!
Я обвел взглядом аудиторию. Глаза у ребят горели.
— Товарищи! Хватит спорить о тряпках! Давайте делать дело! Давайте докажем, что комсомол Бауманки — это не говорильня, а настоящий штаб технической революции! Дадим стране советский станок!
Когда я закончил, зал взорвался аплодисментами. Ребята вскакивали с мест, кричали: «Правильно!», «Даешь советский станок!». Казалось, еще мгновение — и они все, как один, ринутся в мастерские, чтобы начать строить новую индустриальную эпоху.
Я сошел с трибуны, уверенный в успехе. Теперь слово было за секретарем ячейки. Я ждал, что он сейчас подхватит этот порыв, поддержит, призовет к действию.
Сергей Аркадьевич не спеша вышел на трибуну. Лицо его… не обещало ничего доброго.
— Товарищи, — начал он своим ровным, спокойным голосом. — Предложение товарища Брежнева, безусловно, очень интересное. И, я бы сказал, идейно выдержанное. Стремление помочь стране, укрепить ее промышленную мощь — это то, что отличает настоящего комсомольца.
Он сделал паузу, обводя зал взглядом.
— Но, — продолжил он, и в его голосе появились нотки сомнения, — мы не должны поддаваться эмоциям. Мы должны подходить к любому делу по-большевистски. То есть, взвешенно, расчетливо и политически правильно.
Я насторожился.
— Идея создать свое конструкторское бюро — это, конечно, прекрасно. Но давайте посмотрим правде в глаза. Кто будет этим заниматься? Наши профессора? Но они и так загружены лекциями, научной работой. У них нет времени на ваши… эксперименты. Студенты? Но главная задача студентов — учиться! Грызть гранит науки! А не отвлекаться на посторонние дела. Строить станки — это дело рабочих, дело заводов. А наше дело — стать грамотными инженерами, чтобы потом прийти на эти заводы и руководить. Опять же, вот это предложение — копировать импортные станки. Ну вот разберем мы оборудование наших мастерских — а на чем же мы, товарищи, учиться будем? Да и сможем ли обратно собрать то, что разобрали?