Заморыш (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Да ты, я смотрю, нос не вешаешь! — шутливо ударил его по плечу. Он вздохнул и посмотрел на меня с искренней жалостью, как на приговоренного.

— Оно, конечно, Сенька, у нас у всех будущее не сахар. Но ты, брат, самый несчастливый билет вытянул. Остальные-то просто на каторге, а ты — на каторге у самого черта. Вишь, как он тебя приложил…

— Ничего. Буду внимательнее. Напильником железо шкрябать — дело нехитрое, — мрачно ответил я.

Cпица как-то странно покосился на меня.

— Чудной ты стал, Сеня. Рассуждаешь, будто не от мира сего. И правда — пришлый.

Разговор заглох. Сенина память наконец-то соизволила проснуться и подсказать, что мы подходим к нужному переулку. В конце его виднелись массивные, глухие ворота. Из-за ворот что-то громко ухало. Гм. Похоже, не зря так и называют, Глуховская. Тут оглохнешь…

— Ну, вот и причапали. — Спица остановился, не решаясь подойти к воротам ближе. — Узнаешь мастерскую-то?

— Спасибо, Спица, — ответил я. — Выручил!

А пацан, похлопав меня по плечу сочувственным жестом, быстро пошел дальше по улице, к своей скучной, но относительно безопасной жизни — к ленточкам и пуговкам. Мне бы так!

Это была не деревенская кузница. Это был завод в миниатюре. Огромное, длинное помещение, забитое людьми. Человек тридцать, не меньше. Настоящий муравейник. Под закопченным потолком крутясь тянулся длинный стальной вал. От него вниз, к станкам, шли десятки кожаных приводных ремней. Они хлопали, свистели, крутили точила и сверлильные станки. Все дрожало, лязгало и выло. Стены вибрировали.

К оглушению добавилась головная боль, а потом меня накрыли воспоминания Сеньки, которые показали, кто есть кто.

В мастерской царила жесткая иерархия. Над входом громоздилась вывеска: «Механическая мастерская купца 2-й гильдии Глухова».

Самого купца здесь, конечно, не было. Здесь имелся другой бог. В дальнем конце цеха на высоком помосте в застекленной будке сидел Игнат Сидорович Карежин — старший мастер и управляющий. Сухой старик в сюртуке. Он смотрел на копошащийся внизу люд сверху вниз как коршун. Его боялись все: и ученики, и подмастерья, и мастера.

А внизу, «на земле», цех был поделен на зоны влияния. У огромных горнов командовал Кузьмич — черный от копоти гигант. У токарных станков — желчный старик Петр Ильич. На сборке суетился Горбунов.

А прямо посреди прохода, на слесарном участке, стояли двое. Первый мастер Семен. Он отвечал за черновую слесарку — петли, скобы, грубые замки. Вторым был мастер Федор.

Вокруг кипела работа.

«Так, — скомандовал я себе. — Аккуратненько и незаметненько».

И шмыгнул к своему верстаку в самом темном углу, стараясь слиться со стеной. Но не вышло.

— О! Гляди-ка! — раздался над ухом глумливый бас. — Воскрес падаль!

Семен стоял надо мной, уперев руки в боки.

— Я думал, ты сдохнешь, — разочарованно протянул он. — Живучий гад…

Он покосился наверх, на будку Карежина. Старик как раз смотрел в нашу сторону. Семен тут же изобразил бурную деятельность: порылся в ящике с браком и швырнул на мой верстак ржавую, кривую дужку от замка.

— Обдирай. Чтоб к вечеру блестела! И в размер чтоб попал! Если Игнат Сидорович брак найдет — я тебя в горне у Кузьмича сожгу! Понял⁈

Следом на верстак полетел напильник.

— Держи.

Жига, который тоже работал в этой мастерской, оказался за соседним верстаком, хотя обычно батрачил дальше. Он был в любимчиках у Семена и бегал ему за водкой. Пацан усмехнулся, глядя на меня, рядом с ним загоготал Секач — подмастерье.

— Работать! — рявкнул Семен на всех и пошел дальше.

Я покорно кивнул, шмыгнул носом, руки уже крутили заготовку, зажимая ее в тиски. Губки убитые, держат плохо, пришлось подкладывать щепку, злость внутри закипала холодной волной.

Я повертел напильник в руках. Если тереть плоскостью — толку ноль, буду только гладить металл.

«Хрен вам, — зло подумал я. — Не дождетесь. Я этим обмылком работать не буду».

Нужно искать грани.

Я наклонил инструмент под углом. У самой кромки, на ребре, сохранилось немного насечки. Совсем чуть-чуть, но она там была, злая и острая.

«Значит, будем работать краем. Врезаться. Снимать по миллиметру».

Взяв этого инвалида слесарного труда, еще раз проверил, с какой стороны насечка поживее, и налег на инструмент.

Вззи-ик… Вззи-ик…

Звук был противный, скрежещущий, от него сводило зубы. Тощие плечи сразу отозвались болью. Натурально, я тут же начал потеть, сопеть и кривиться от натуги. Ну и отлично: пусть видят, как мне тяжко, как трясутся коленки и с носа капает пот. Им это нравится.

Но под этой маской руки делали дело.

Угол, нажим, движение. Угол, нажим, движение.

Медленно, неохотно, но металл начал поддаваться. Появилась первая светлая полоса на ржавой заготовке.

Я работал не поднимая головы. Вживался в ритм.

Вззи-ик… Вззи-ик…

«Ничего, — думал я, слизывая соленый пот с губы. — Терпи, босяк, хулиганом будешь. Бывало, в грязи сутками лежали, и ничего. А тут тепло, крыша есть. Выживем».

Семен, проходя мимо, пнул мою ногу.

— Шевелись, дохляк! К вечеру не сделаешь — получишь у меня.

Не отвечая, я зашаркал инструментом быстрее, пряча злой, колючий взгляд.

Внезапно гул станков перекрыл звонкий удар по рельсе.

— Обед!

Цех выдохнул. Толпа повалила во двор. Обед здесь был священным временем.

По нынешним временам горячая еда в середине дня — это роскошь, которую Глухов давал. Во дворе уже стояла телега с котлом. Рядом — кухарка Маруся. Очередь двигалась строго по чину. Сначала — мастера. Семен, Федор, Кузьмич, Горбунов. Они ели степенно, сидя на лавке, и им Маруся клала мясо. Потом — подмастерья и наемные рабочие, городские ученики. Они доставали из узелков свои пироги и яйца, принесенные из дома. И только в конце — мы, приютская рвань.

Я получил свою пайку. Мутная вода, капуста. Хлеб черствый. Я отошел к поленнице. Живот сводило. Вдруг повезло. В жиже всплыл кусочек мяса! Маленький, жесткий, но мясо. Сердце екнуло. Я потянул ложку ко рту… Хрясь!

Удар деревянной ложкой по пальцам. Мясо плюхнулось обратно. Надо мной нависла туша. Секач. Рядом ухмылялся Жига и еще пара приютских «шакалов» из его свиты.

— Делиться надо, гнида, — пробасил Секач. Его ложка залезла в мою миску. Он выудил мой кусок и сожрал, глядя мне в глаза. — Вкусно.

Рука дернулась.

«СТОП!» — заорал мозг.

Обидно было до скрежета зубовного.

«Не потянешь ты сейчас, Саныч. Не потянешь, — признался я себе. — Потом!»

Я медленно выдохнул. Расслабил плечи.

— На здоровье… — прошептал я.

Секач загоготал и пошел к своим.

«Жри, тварь. Проценты будут страшными».

После обеда я продолжил точить деталь, экономя силы. Она была почти готова — гладкая, в размер.

Отошел к бочке попить воды. Меня не было всего минуту. Я вернулся к верстаку и замер. В тисках была зажата не моя деталь. Вместо аккуратно выведенной дужки там торчал уродливый кусок железа. Глубокие, рваные царапины перечеркивали всю работу.

Я медленно поднял глаза и обвел взглядом цех.

КТО?

У стены, ковыряя в зубах щепкой, стоял Жига. Он смотрел на меня и ухмылялся. Глаза наглые, довольные. А руки… Руки у него были в свежей металлической пыли.

«Ага. Вот и крыса».

Я шмыгнул носом, вытирая несуществующие сопли, и снова взялся за лысый напильник. Начал счищать зарубки с испорченной детали. Придется продолжать скоблить, делать ее тоньше… Но я сделаю.

«Ладно, — сказал я себе. — Правила ясны. Правил нет. Вы хотите войны? Вы ее получите. Но воевать мы будем не силой. Силы у меня нет».

Исподволь посмотрел на Жигу, потом на спину Семена. Ничего. Дождетесь, сволочи.

«Нет, я не буду искать правду. Просто сделаю так, чтобы вам стало больно. И вы даже не поймете, откуда прилетело».

Я сильнее нажал на напильник. Злость ушла, осталась работа. Час за часом, медленно, по миллиметру, я вытачивал деталь.