Золото Стеньки - Игорь Черемис

Так что посланная со мной в Преображенский дворец сотня стрельцов — это мои контакты с армией, которые нужно налаживать уже сейчас, пока военные не думают бунтовать, а верно служат батюшке моего нынешнего тела. Со мной отправятся и братья с сестрами — их поддержка тоже может понадобиться, особенно тогда, когда мне предстоит сменить Алексея Михайловича на троне русского царства. До смерти царя ещё восемь лет, но лучше раньше, чем никогда, а потом оказаться в настоящем безвоздушном пространстве и наедине с Нарышкиными, которыми всеми силами будут проталкивать своего Петра. Поэтому со мной едут и мои нынешние ближники — два Ивана и один Ерёмка. Пусть они постукивают своим родственникам, но в какой-то момент я поставлю их перед выбором и самолично определю степень их лояльность. Не сегодня и не завтра, а, может, через несколько лет — но это будет точно. И если за моей спиной будут стоять стрельцы с мушкетами, то этим ребятам придется ответить на мой вопрос честно и однозначно.

Ну и близость Немецкой слободы грела душу. Пусть швейцарец Жак Лефорт ещё слишком юн, он и в голландскую армию вступит чуть позже, года через три, а в Россию приедет незадолго до смерти Алексея Михайловича. Пусть Анна Монс, любовница моего царственного брата, ещё не родилась, хотя её родители, кажется, уже обживают тот домик, что сохранился до моего времени. Впрочем, в слободе наверняка найдется некоторое количество людей, согласных поучить великовозрастного царевича уму-разуму и через это получить мохнатую лапу в высших эшелонах русского государства. Ездить туда можно часто — плевое расстояние, даже по меркам семнадцатого века. К тому же эта слобода — настоящее окно в Европу, ведь до появления Петербурга-на-болотах ещё тридцать с лишним лет.

Ну и в первую очередь мне нужно просто выжить.

Глава 6

Удел всему голова

Юрий Петрович Трубецкой мне понравился. В Преображенский дворец он прибыл на неделю позже остальной моей свиты, но сейчас время было такое, неспешное. Он зимовал в вотчине, в усадьбе Гребнево, где-то за современным мне Щелково, насколько я понял по его рассказу. Пока царь продиктовал свою волю, пока писцы всё оформили, пока отправили послание, пока сам Юрий Петрович собрался, пока доехал до Преображенского — дней десять как корова языком слизнула[14].

Ему было всего двадцать пять лет, а Трубецкому-старшему он приходился внучатым племянником. В Смуту два брата оказались по разные стороны баррикад — Алексей Никитич поддержал законную власть, то есть помогал Минину и Пожарскому, потом присягнул избранному царю Михаилу Федоровичу, стал боярином, и, продравшись через недоверие окружающих, добрался до должности начальника приказа Большого дворца и вернул себе Трубецкое княжество. Кроме того, ему выделили бывшие годуновские палаты в самом Кремле — целый квартал между Никольской и Чудовской улицами, где обитало несколько сот дворовых слуг. Немалая сила в здешних условиях, если её применить по назначению. Но Трубецкому-старшему царь доверял, а тот платил ему буквально собачьей преданностью.

Второй брат Юрий Никитич оказался, как писал один поэт, не отцом, а сукою. Поддержал поляков, вместе с ними пережил московскую осаду и в 1612-м бежал в Польшу, где, в принципе, устроился неплохо, даже потомство оставил. Но один его сын умер бездетным; у второго родился сын, но этот сын очень быстро стал круглым сиротой, на владения которого начали разевать рот местные магнаты. Драться с ними за наследство вроде бы своей семьи русский Трубецкой не стал, внука двенадцати лет из Польши вывез и даже пристроил к делам в России. Юрий тогда был хоть и мал, но соображение уже имел — он быстро понял, какой ему выпал шанс, выучил русский язык, получил чин стольника, даже возглавлял первую сотню царских стольников на различных мероприятиях и уже вплотную подошел к тому, чтобы и самому стать боярином. Ещё он считался специалистом по Малороссии. Я был уверен, что его назначение ко мне — это такая проверка со стороны царя перед окончательным решением дальнейшей судьбы молодого князя.

Едва соскочив с коня и бросив поводья слуге, Юрий Петрович глубоко мне поклонился, а после полагающихся случаю приветствий, спросил:

— Царевич, для какой надобности меня отправили сюда?

* * *

Вопрос был закономерный. На месте Трубецкого я бы тоже хотел знать, почему царь выдернул меня из моего дома и заставил ехать ублажать одного из царевичей. Да, этот царевич вроде уже официально объявлен наследником, иногда сидит в Боярской думе, но для члена царской свиты это выглядело если не опалой, то очень близко к тому. Тем более что хоть местничество уже почти изжило себя, но на него ещё оглядывались. И я понимал, что если мой ответ князя не устроит, он может и взбрыкнуть — а Алексей Михайлович даром что Тишайший, но головы рубить умеет.

— Не откажешься ли прогуляться, Юрий Петрович? — я сделал приглашающий жест в сторону недалекой Яузы.

Преображенское мне тоже понравилось. Дворец стоял парадным фасадом к Стромынской дороге, на невысоком холме; рядом с ним золотился купол церкви Спаса Преображение, а на задах сейчас заканчивали строительство деревянной церкви Воскресения Христова, предназначенной для слуг. Вид был тоже замечательный — от самой дороги дворец отделялся остатками сосновой рощи, которая продолжалась к северу, в сторону Собакиной пустоши, а справа, на той стороне Яузы, далеко раскинулся низменный заливной луг, который заканчивался домами монастырской части села Черкизово. Насколько я помнил, в недалеком будущем этот луг застроят Солдатскими слободами, где будут жить солдаты Преображенского полка.

Построенный дворец был деревянный, крепко стоящий на каменном подклете Г-образной формы. По меркам этого времени он был весьма обширный — множество теремов, множество комнаток, большие подвалы, места для конюшни, карет и телег, запасы фуража в амбарах. И почти постоянный перестук топоров — дворец всё ещё достраивался, в нем что-то менялось и появлялось. Впрочем, та жилая часть, которую занял я со своей свитой, и та часть, что была отведена для женской половины, были готовы, а на топоры я перестал обращать внимание уже на второй день. Всё равно строители старались не попадаться царевичу на глаза, а я и не искал встреч с ними.

Здесь уже был зародыш будущего парка — высажены кусты,