Княжич Юра V - Михаил Француз

Песня, по крайней мере, в голове, уже звучит во всю: быстрая, яркая, хулиганская. И голосок такой, с характерными подвываниями.

И, кстати, про голос: я могу эти подвывания потянуть! Мне это вполне по силам. За прошедшие месяцы занятий вокалом, я экспериментально дошёл до пугающей меня самого истины: у моего здешнего горла нет пределов! Нет того звучания или тембра, которые я не смог бы осилить, если очень постараюсь. И фальцет, и бас, и баритон, и тенор… да, при большом желании, я даже женские контральто, меццо-сопрано и сопрано изобразить могу! Да что там! Один раз, на спор с самим собой я партию Плава Лагуны, оперной дивы из «Пятого Элемента» выдал! Сам охренел, но выдал!

Голос сорвал, правда, в самом конце, но это уже привычное было происшествие. Сколько их таких уже было, пока я экспериментировал со своими возможностями, искал свои пределы. Я уж и не считаю даже. Вообще, не считаю это сколько-нибудь значимым происшествием, даже не неприятностью. Так — рабочий момент, не более.

Ну, а как иначе-то? После того, как я научился собирать своё тело обратно из мелко протёртого фарша, восстановить всего лишь голосовые связки (хотя, по правильному, они не «связками», а «складками» называются, что им анатомически больше подходит, так как они действительно — именно складки, к связкам не имеют никакого отношения) — вообще не проблема. Горло прочистил, кхыкнул, и всё — оно снова готово к свершениям. Глупо, имея такое потрясающее преимущество, им не пользоваться и не пытаться раздвинуть границ возможного для себя.

Вот я их и двигал. И, честно говоря, сам балдел от этого в процессе! Ведь, петь — приятно! А петь, когда у тебя это ещё и получается — вовсе сравнимо, наверное, лишь с наркотическим кайфом (хотя, это только теоретическое предположения, ведь на практике, я к наркотикам ни в одной своей жизни не прикасался).

Так что, я теперь и Тиля Линдемана потянуть могу, и Витаса, и даже Монсеррат Кабалье, брезгливо перешагивая через «Профессора Лебединского» и Баскова.

Наверное, из меня мог бы получиться великий пародист… или жулик. Но слава Певца меня больше привлекает.

А настроение, между тем, таки доползло до той самой отметки, когда я сбросил гитарный чехол с плеча и перехватил поудобнее, чтобы начать расстёгивать. Что-то меня отвлекло. Я на секунду поднял глаза и… замер. Застыл, как вкопанный. Как заледеневший и замороженный — мой взгляд упёрся в мужчину, спокойно сидевшего на одной из лавочек и неторопливо бросавшего голубям хлебные крошки.

— Нет… — сами собой прошептали мои губы. — Не может быть… — беззвучно добавили они. А в голове стучало: «Как?!! Он же мёртв! Давно мёртв! Я же сам убил его! Своими руками!..»

Словно почувствовав мой взгляд, мужчина повернул голову, улыбнулся и приподнял приветственно с головы свою шляпу. Потом опустил её на место и продолжил неспешно бросать крошки немногочисленным собравшимся подле него птицам.

— Маверик… — проговорил я, взяв, наконец, себя в руки и совладав с оцепенением. После чего прислонил чехол с гитарой к ближайшему каменному столбу декоративного ограждения, опустил руку на стилет, висевший на поясе, и направился к нему. Ведь не просто же так он именно сейчас здесь появился, да ещё и дал себя заметить. А потом этот фиглярский жест с шляпой. Иначе, как приглашением к разговору, трудно эту ситуацию воспринять. Ведь, хотел бы он меня убить — не стал бы показываться, а давно бы уже попытался. Довольно сомнительно, что ему это удалось бы, но попытаться мог.

Я приблизился к нему и остановился в трёх шагах, не доходя, напротив него и его лавочки. Голуби, словно почувствовав, образовавшееся напряжение, недовольно сместились вбок, оставляя пространство между нами свободным и пустым.

— Маверик, — повторил я, только уже не шёпотом, а с громкостью нормальной разговорной речи, так, чтобы он точно мог меня услышать, но окружающие на лишний шум не оборачивались.

— Здравствуй, братец, — неприятно улыбнулся он в ответ на моё приветствие и высыпал на мостовую сразу все остававшиеся у него крошки из бумажного пакета, в котором до того их хранил. Высыпал и пару раз встряхнул опустевший пакет. Потом скомкал его и бросил в урну.

— «Братец»? — переспросил я, неприязненно сморщившись. — Не слишком ли панибратское обращение для наших с тобой отношений?

— Возможно, — продолжил ухмыляться он. — Но против факта не попрёшь: у нас с тобой, Юрий, родство кровное… по отцу. Только ты — законный, а я — ублюдок. Или, как здесь, в Европе, предпочитают красиво говорить: бастард.

— Как ты выжил? — мрачно спросил его я, не поведясь на предложенную провокационную тему. Нельзя сказать, что сказанное им, было для меня супер-шокирующим, ведь что-то подобное я давно подозревал, ещё после первой «петли» прокручивая в голове ситуацию так и эдак, всё пытаясь понять, за что же именно он и именно меня так настойчиво пытался убить. Версия, выдвинутая Мамонтом: что только я могу опознать Маверика, и тем для него опасен — не выдерживала никакой сколько-нибудь серьёзной критики. А вот предположение о том, что у Михаила могут быть какие-то притязания на Княжеский титул, как раз многое бы объяснили. Не всё, но многое. Так что, факт родства не сильно меня трогал, в конце концов, Пётр Андреевич не монах, и никогда им не был, а Мария Дмитриевна — особа весьма привлекательная. — Я же убил тебя?

— Почти убил, — ухмыльнулся Маверик.

— Я проверил — с такими ранами не живут, — хмуро продолжил я буравить его взглядом. — Ты был мёртв.

— Тело было мертво, — поправил меня он. — Оболочка. Клон. Слышал когда-нибудь такое слово?

— Клон? — нахмурился и напрягся я ещё больше, хотя, казалось бы, куда уже?

— Одна из разработок древних Химерологов, — улыбнулся Маверик… или лучше: Михаил Петрович? — О них-то тебе слышать доводилось?

— Их же истребили ещё в пятнадцатом веке, — осторожно произнёс я.

— В восемнадцатом, — поправил он меня. — Почти истребили, — и снова противная улыбка. — Почти совсем, почти всех.

— Значит, клон? — вздохнул я.

— Хм, смотрю, слово-то для тебя, всё-таки знакомое… — задумчиво произнёс он. — Даже интересно, где и от кого ты мог его слышать…

— Это так уж важно? — прищурился я.

— Не то, чтобы, — пожал