Красавчик. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Из магазина я вышел обладателем трёх рубашек с коротким рукавом и двух с длинным (ткань рукавов во время примерки чуть потрескивала на моих бицепсах). Всё это добро мне досталось примерно за тридцать рублей. Рубашки я выбрал в светлых тонах, классического покроя. Рыжеволосая продавщица заверила: все они мне «к лицу». Поправила при примерке ткань на моих плечах, собственноручно застегнула-расстегнула пуговицы на манжетах. Я принёс ей из кассы чек — она заботливо упаковала мои рубашки в обёрточную бумагу. Наградой за покупку мне стали мечтательные взгляды продавщиц, проводившие меня до самого выхода из магазина.

Со свёртком в руках я к метро уже не пошёл. Зашагал по улице Дмитрия Ульянова в сторону Университетского проспекта. Погода была хорошая: ярко светило солнце, тёплый ветерок шелестел листвой кустов и деревьев. Я ел купленное в ларьке мороженое. Глазел на вывески магазинов, на ларьки и киоски (непохожие на те, которые появятся тут в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов). Я рассматривал натянутые на фасадах домов баннеры с советской символикой и с советскими лозунгами. Не обделял вниманием и шагавших мне навстречу девиц — те отвечали на мои взгляды улыбками, кокетливо поправляли причёски.

Смотрел на проезжавшие мимо меня автомобили. Любовался архитектурой. Не увидел по пути застеклённых балконов; отметил, что на фасадах зданий ещё не красовались коробки кондиционеров — от чего здания выглядели опрятно. На пересечении Университетского и Ленинского проспекта заглянул в ресторан «Молодость». Пообедал там салатом из свежих помидор, вермишелевым супом с курицей и тушёной бараниной с рисом. Запил всё это чашкой кофе «Глясе» за шестнадцать копеек (которое в меню значилось, как «Гляссе»: с двумя буквами «с»). Оплатил счёт: восемьдесят пять копеек — оставил хмурому официанту сдачу с рубля и рубль сверху.

В неспешном темпе я дошёл до проспекта Вернадского. Издали посмотрел на строительство Большого московского цирка. Увидел за деревьями Главное здание Московского государственного университета — порадовался, что хоть что-то в знакомой мне Москве осталось неизменным. В прекрасном настроении свернул к метро. Полюбовался по ходу на стройные загорелые ноги комсомолок (количество молодых женщин вблизи здания МГУ в процентном соотношении к остальным прохожим заметно увеличилось, несмотря на «не учебное» время года). Переглядывался с девицами в вагонах метро (вплоть до того, как приехал на свою станцию).

Ещё на подходе к своему кварталу я отметил, что прохожих на улице заметно прибавилось. Стало больше людей и во дворе прадедовского дома. У подъездов появились автомобили. Около песочниц собрались дети. Пенсионеры молотили по столешницам установленных во дворах столов костяшками домино и пыхтели папиросами. На поросшей травой площадке пинали резиновый мяч подростки. Я прошёл к своему подъезду, поднялся по ступеням к квартире. Распахнул дверь, сразу же почувствовал запах кофе и услышал бормотание включенного на кухне радиоприёмника. Различил и покашливание Юрия Григорьевича.

Сандалии деда я заметил около своих кроссовок. Полуботинки Сан Саныча в прихожей не обнаружил.

Я сбросил обувь, положил на полку под зеркалом свёрток с рубашками.

Заглянул в кухню и сообщил:

— Дед, я вернулся.

— Ты голодный? — спросил Юрий Григорьевич.

Он сидел за столом, ел бабушкин борщ.

— Нет. В ресторане пообедал. Но чай или кофе с тобой выпью.

— Тогда переодевайся, Сергей. Кхм. Жду тебя на кухне.

Я прошёл в большую комнату — ещё на её пороге услышал гул вентилятора. Взглянул на полку, где до сегодняшнего утра сох носовой платок с Алёниной кровью. Платок там висел и теперь (трепыхался в потоке воздуха). Вот только это был другой палаток: полностью бордовый, в отличие от неравномерно смоченного Алёниной кровью «пятнистого». Я подошёл к полке и пару секунд рассматривал раскачивавшийся под ней квадратный кусок материи. Увидел на нём окантовку из зелёных нитей — такой окантовки на «том» платке точно не было. Я сменил брюки на шорты, развесил на стуле футболку. Вернулся в кухню.

— Дед, что это там за платок? — спросил я.

Юрий Григорьевич поставил передо мной на стол чашку с кофе, уселся около тарелки с недоеденным борщом. Окунул ложку в борщ. Кашлянул, поднял на меня глаза.

— Я его принёс, — сказал Юрий Григорьевич.

— Чья это кровь?

Я уселся за стол, придвинул к себе тарелку с хлебом и сырную нарезку.

— Кхм. Женщина. Тридцать два года.

— Вылечишь её? — спросил я.

— Убью, — ответил дед.

Теперь уже кашлянул я.

Произнёс:

— Не понял, дед. Кого ты убьёшь? Меня или эту тётку?

— Её убью, — ответил Юрий Григорьевич.

Он опустил взгляд в тарелку, выудил ложкой из борща кусок картофеля.

Я следил за его действиями — ждал, когда он пояснит свой ответ.

Не дождался — сказал:

— Ну? Рассказывай, дед. Что за тётка? Чем она тебе не угодила? Как убивать будешь?

Юрий Григорьевич сунул картофель в рот, прожевал.

Лишь после этого он ответил:

— Дура. Всё равно помрёт. Да и незачем ей жить.

Мой прадед опустил ложку в тарелку, снова взглянул на меня.

— Пациентка, — сказал он. — Кхм. Неудачная попытка самоубийства. К нам сегодня ночью привезли.

Я положил перед собой кусок белого хлеба, накрыл его толстым куском варёной колбасы.

— Ясно. Решил, что поможешь ей? Добрый ты, дед.

Я уложил поверх колбасы два тонких жёлтых ломтика сыра.

— Помогу, — ответил Юрий Григорьевич. — Обязательно. Муж от неё вчера ушёл.

Он снова выудил ложкой из борща картофель. Но не съел его, а поднял лицо и посмотрел мне в глаза.

Появившаяся на моём лице усмешка от его взгляда тут же погасла.

— Решила, что проучит мужа, — сказал Юрий Григорьевич. — Ночью зарубила своих детей топором. Пыталась убить и себя. Неудачно. Соседи прибежали на шум. Вызвали скорую помощь и милицию. Кхм. Её спасли. Детей — нет.

— Х-хрена себе…

Юрий Григорьевич съел картофель, кивнул.

— Сказала: всё равно себя убьёт, — сообщил он, — и мужа тоже. Потому что это он во всём виноват. Кхм. Твоя бабушка взяла у неё кровь. Принесла мне. Попросила… чтобы поскорее. Думаю, в нашей больнице её просьбу многие бы сейчас поддержали.

Я покачал головой, взглянул на бутерброд с неприязнью. Перевёл взгляд на прадеда.

— И… что теперь? — спросил я.

— Убью, — сказал дед. — Как ты обычно говоришь: тут без вариантов.

Он кашлянул и спросил:

— Как у тебя, Сергей, дела? Где был сегодня? Что видел?

Я придвинул к себе чашку с кофе, сделал из неё осторожный глоток.

Наблюдал за тем, как мой прадед преспокойно (ложка за ложкой) уплетал борщ.

Похвастался Юрию Григорьевичу, что купил рубашки. Признался, что ассортимент советских магазинов не так плох, как мне запомнилось. Да обслуживание там «вполне приемлемое». Выдал прадеду отчёт о своей сегодняшней прогулке по столице. Сообщил, что Большой московский цирк на проспекте Вернадского пока не построили. Рассказал, как в детстве вместе с бабушкой смотрел представления в этом цирке не реже, чем раз в полгода. Признался, что обычно с нетерпением дожидался, когда на цирковой арене появятся тигры. Уточнил, что цирк вместе со мной и с бабушкой Варей почти всегда посещал и её муж Сан Саныч.

— Кстати, — произнёс Юрий Григорьевич, — Саня мне сегодня звонил. Сказал, что к тебе не дозвонился. Сообщил: две из трёх женщин, которых в той статье назвали первыми жертвами этого физрука Гарина, действительно сейчас числятся пропавшими.

Мой прадед взмахнул ложкой.

— Упоминаний о третьей жертве он пока не нашёл. Но это и немудрено: Москва большой город. Пропали женщины примерно в то же время, которое указали в статье. Саня пообещал, что уже завтра утром на дачу к этому Гарину нагрянет милиция. А потому…

Дед кашлянул, опустил ложку в тарелку.

— … Саня скомандовал, чтобы ты посетил этого Гарина сегодня. Пока его не спугнули или не задержали. Если завтра на той даче что-нибудь найдут… В общем… поезжай к этому физруку сегодня, Сергей. Пусть лежит у нас платок с его кровью, ждёт своего часа.