Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий
С тех пор как у него забрали душу и имя, Безымянный узнал так много новых слов, что поначалу казалось, голова скоро лопнет. Но это ощущение быстро прошло, и новые слова полились в его бедные уши бесконечным водопадом, заполняя чудовищную пустоту его разума. Колбаса, гелиограф, стремя, седло, кливер и сотни других понятий расцветили речь бывшего босяка. И ему понравилась его новая жизнь. Он чувствовал себя нужным, как никогда раньше. Он чувствовал себя частью великого, и это наполняло его душу покоем и счастьем. А еще счастьем его наполняло немалое жалование и пенсия, выйдя на которую он получит дом в пригороде столицы и любое имя, какое только пожелает. Каждый последний день месяца любовь к священной особе ванакса вспыхивала в его душе особенно сильно. Ведь именно тогда он получал заветный кошель с серебром из рук самой госпожи.
— В тысячники, значит, выбился, сволочь такая! — Безымянный любовно подышал на лезвие кинжала и протер его подолом хитона, придав бронзе матовый блеск. — Хитрый гад. Купаться в Оронте пошел, вещи камнем придавил. Все подумали, что утоп он, да только нашу госпожу не провести. Как прознала, что новому строю в Ассирии учат, так все и поняла сразу. У нас сотник пропал, а у них тысячник из ниоткуда появился. И даже не из родовой знати. Продался ассирийцам, присягу Морскому богу презрел. Да за такое я и бесплатно убил бы. А тут еще и серебра отсыплют от души. Ха!
Впрочем, радовался он рано. Задачка оказалась непростой. Ашшур вроде бы город огромный, тысяч десять народу в нем живет, а то и больше. Да только не затеряться в нем чужаку. Ассирийцы и говор свой имеют, и повадки особые. И одеты они совсем иначе, отличаясь даже от соседей вавилонян. Они заворачивались в несколько слоев ткани, обильно украшенной бахромой. Безымянный в своем хитоне и простом плаще выглядел в лучшем случае как крестьянин, который забрел по незнанию в богатый квартал, а в худшем — как подозрительный бродяга. В Верхний город, где и жил нужный ему человек, его и вовсе не пустили, погнав взашей. А ведь он объект даже в лицо не признал бы нипочем. Что там в розыскном листе написано? На вид лет тридцати, коренаст, роста среднего, глаза карие, волосом черняв, борода стрижена по Уставу, особых примет не имеет. У государя целый легион таких. Тьфу!
Впрочем, как бы ни плевался Безымянный на составителя розыскного листа, а именно по этим приметам он объект и нашел. Проще простого оказалось. Кисир шарри, царский отряд, чуть ли не каждый день за город ходил, военному делу учиться. Господа полусотники и сотники шли вместе с воинами, а те, кто командовал двумя сотнями и полутысячами, важно шествовали на колесницах. Тут уж отличить чужака — плевое дело. Как ни заворачивайся ты в плащ с бахромой, а короткой бороды не спрятать. За год такой красоты, как у местных, нипочем не вырастить. Куцая у господина тысячника борода, позорная для истинного ассирийца. Не сравнить ее с завитой в сложные ярусы растительностью, лежащей на груди его подчиненных. Ее же тут всю жизнь холят и лелеют. В Ашшуре за поругание чужой бороды палками бьют, стригут наголо, а потом еще и огромный штраф накладывают. Целый талант свинца! Почему именно свинца, Безымянный так и не понял, но все равно проникся не на шутку.
Следующим утром он пошел на рынок, где бестрепетно сел на табурет уважаемого мастера, называемого здесь галлабу. Брадобрей? Цирюльник? Нет, нет и еще раз нет. Галлабу — это художник, скульптор, ваяющий истинную красоту из того козлиного охвостья, которым была до этого борода Безымянного.Сначала ее тщательно промыли, расчесали тремя разными гребнями, потом завили с помощью разогретых бронзовых стержней, а затем умастили маслами и добавили воска, чтобы она держала форму. С волосами повторили всю ту же процедуру, уложив небрежные кудри лукканца в красивые, хорошо продуманные локоны.
Совсем скоро Безымянный станет похож на истинного ассирийца. Не слишком, конечно, но если не сильно приглядываться, то сойдет. Теперь дело оставалось за малым. Как подобраться к предателю? Как его убить половчее? И как потом уйти и не оказаться в руках палача. В случае неудачи у него может быть только три варианта судьбы: посажение на кол, сожжение на костре и сдирание кожи. Нападение на персону подобного ранга здесь воспринималось как оскорбление бога Ашшура, и даже семья виновного в таких случаях шла под нож. Думал Безымянный совсем недолго. Нужная мысль пришла ему в голову ровно в тот момент, когда он сидел на табурете брадобрея и пялился на прохожих. Делать-то все равно было нечего. Его внимание привлекла колесница, которой правил нарядно одетый всадник с коротким мечом и кожаной сумой на боку.
— Дорогу! — зычно крикнул он, когда толпа заставила его натянуть поводья.
Всадник поднял резной жезл, и толпа испуганно прыснула в стороны, пропуская повозку.
— А кто это такой, почтенный? — спросил Безымянный своего брадобрея. — Смотри, как перед ним разбегаются все.
— Так это шипру, царский гонец, — охотно пояснил мастер. — Ты разве жезл и суму не видел, уважаемый? А разбегаются перед ним все, потому что он волю царскую везет. Не приведи боги помешать ему. Смерть лютая неразумного ждет.
— И часто тут такие гонцы ездят? — поинтересовался Безымянный. — А то вдруг попаду под горячую руку.
— Конечно, часто, — удивленно посмотрел на него мастер. — Каждый день, почитай, и не по разу. То в один город царскую волю везут, то в другой. И в другие земли тоже шипру письма везут. Они до заставы едут, и там свежих коней получают. Особа гонца священна. Напасть на такого — все равно что на самого царя напасть. Если кожу сдерут, то считай, повезло.
— А у вас тут за все казнят? — на всякий случай уточнил Безымянный.
— Нет, — покачал головой мастер. — Если крестьянина какого убьешь, оштрафуют только. Это проступок невеликий. Кому до этих крестьян дело есть? Готово, господин!
Безымянный взглянул в бронзовое зеркало, икнул и потерял дар речи. Не может быть! Это не он! Или все же он? Подумав немного, он размотал браслет из серебряной проволоки и заплатил, сколько сказали. Он даже торговаться не посмел, ибо таким красивым не был вообще никогда.
Следующее утро Безымянный встретил за городом, куда вышел вместе со своими невеликими пожитками. Он зашел за поворот дороги, где на пару тысяч шагов не было ни души, и присел в кустах, любовно разложив перед собой пращу. Хорошая у него праща, ухватистая. Он ее всегда под туникой носит. Рядом небольшая кучка камней лежит, в полкулака размером. Теперь осталось только ждать. И Безымянный терпеливо ждал, медленно, с чувством поедая еще горячую лепешку.
Топот копыт раздался сильно после полудня, когда Безымянный первую лепешку уже давно прикончил, и почти уж собрался взяться за вторую. Он с сожалением отложил одуряюще пахнувший хлеб, надел на палец петлю пращи и вышел на дорогу. Да это гонец, и сомнений быть не может. Сума с грузом табличек на боку, короткий меч и презрительное выражение лица, которым царский слуга окинул простолюдина, что почтительно склонился перед ним. Он так и умер, сохраняя брезгливую мину, когда камень с противным хрустом проломил его затылок.
— Ай-ай-ай! — скорбно покачал головой Безымянный, привязывая коней к ближайшим кустам. — Как неаккуратно получилось. Плащ в крови, таблички побились. Наверное, с меня теперь два раза шкуру сдерут.
Он схватил гонца за ноги и оттащил его с дороги. Там он его разденет, а потом спрячет тело.
— Нет, плащ надо замыть, — поморщился он, увидев кровавое пятно. — А, ладно, заколкой это место сколю и в складки замотаю. Времени нет. Где моя лепешка? По дороге поем. Н-но! Пошли, родимые!
Полигон по примеру Энгоми был устроен в пяти тысячах шагов от городских предместий. Великий царь опасался лишних глаз, а потому место выбрал пустынное и бесплодное, куда ни пастухи стада не гоняют, ни купцы своих ослов. Нечего там делать постороннему человеку, а ежели такой и появится, то царские воины костерок разожгут, пятки подпалят, а потом спросят: а какого рожна, мил человек, тебе тут понадобилось. Только вот возницу с жезлом царского шипру это не касалось. Таких людей вообще ничего не касается, кроме священной воли наместника самого Ашшура. В гонцы порой знатнейшие юноши идут, ибо безмерно почетна эта служба.
