Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

По лицам княжичей было понятно, что вот именно сейчас и конкретно им непонятно ровным счётом ничего. Да, они лучше многих понимали отцовы шутки. Но не в этот раз. Видимо, из-за резкого контраста. То весь город хвалил и чествовал их по очереди, а то вдруг сползла в сторону простыня, и выяснилось, что батька присмотрел где-то у чёрта на рогах выселки, размером не втрое ли больше того, что они оба добыли для Руси-матушки вместе взятые.

— Пожитки? — пытаясь успеть за ситуацией, переспросил Рома. Глеб молчал, глядя на отца с восторгом, почти детским. Ожидая чуда.

— Ну да.

— Много ли? — сын пытался говорить спокойно, без лишних восторгов, по-взрослому. Почти получалось.

— Опять же, смотря с чем сравнить, Ром, — продолжил Чародей. — Там, у Малкольма с Ингеборгой, больше пришлось оставить. Воевода едва ли не плакал, на остатки те глядючи. Но взять никак не могли мы всё, — вздохнул князь так же сокрушённо, как и Гнатка в тот раз, перед отплытием.

— Почему? — Глеб восторгов не скрывал, глаза его светились ожиданием чуда.

— Ме́ста не было на лодьях, — ещё горестнее вздохнул Всеслав, покачав головой и разведя руками, от чего Рогволд, так и сидевший на левой, крепче вцепился отцу в алое корзно-плащ.

— А чего там? — удалой богатырь Глеб Всеславьевич, забиратель земель ромейских, снова выглядел, как трёхлетний братишка: рот раскрыт, в глазах счастье.

— Скука смертная, — отмахнулся великий князь. — Золото одно, вообще ничего интересного. А, нет, погоди! Чудо там, диво дивное! Саженцы яблонек! У них там, представляешь, с кулак те яблочки вызревают! Теперь и у нас такие расти станут.

Теперь счастьем светилось и Всеславово лицо. И Рысьино. Воевода предвкушал развязку, финал, катарсис, пусть и не зная этих слов.

— А… А в сколько лодий некуда было больше золота класть? — Глеб не подвёл. Главного не упустил. Хотя Рому, судя по его глазам и нетерпеливым кивкам, тоже крайне интересовал этот вопрос.

— Да так, пустяки, — чувствуя, что переигрывает и сам, но не имея уже сил остановиться, отмахнулся Чародей. — Десяток, что ли. Гнат, сколь их там к пристаням подходит-то, десяток, дюжина?

— Ровно десять лодий великих, батюшка-князь! — гаркнул воевода на всю площадь, радуясь, что про него друг тоже не забыл, дал подыграть. — Не насады, не струги малые — лодьи торговые, новгородские да наши, полоцкие. Десяток. Полные, до́верху. С горкой на некоторых. Ну, утряслось, может, доро́га-то вишь какая, полмира — не комар чихнул…

Он что-то ещё говорил, но толпа загомонила так шумно, что сделалось плохо слышно. Со стены долетели крики стражников:

— Наши, наши! Лодьи, десяток! Гребцы в золоте по колено сидят, а где и по грудь!

Рысь сиял так, будто это у него из кучи драгоценных трофеев торчала одна голова.

Народ, что стоял ближе к тем воротам, что вели ко взвозу, начал перемещаться к причалам, желая, видимо, лично убедиться в небывалом.

— Понял, да? — ткнул старшего брата локтём в бок Глеб. — Вот поэтому ты — пень с железкой на коне. Я — пень с пером да бумагой на сундуках. А он — великий князь Полоцкий и Всея Руси.

— Слава князю-батюшке! Слава Всеславу Брячиславичу! — грянули они на два голоса. И крики их подхватила сперва дружина, а за ней и весь родной город.

Глава 9

Подкупаем новизной. В основном

Глеб прибеднялся зря. Но об этом мы все узнали позже, когда отшумела и разбрелась по своим делам радостная толпа горожан, на все лады перессказывая друг другу события этой судьбоносной, не побоюсь этого слова, встречи. Когда отплясали скоморохи, отыграли гусляры и отпели свои песни менестрели, снова заехавшие в гостеприимный и богатый, очень богатый русский город. Их старший, крепкий мужик с хитрыми глазами, первым делом вручил страже шкатулку, попросив с поклоном передать её воеводе Игнациусу Рыси. Гнатовы не сразу поняли, что за диковинное имя он произнёс, но прозвище, пусть и сказанное с жуткой картавостью, разобрали. В шкатулке было письмо от дамы Алис, которая передавала приветы от тётки и барона де Мортемера, и намекала условными словами, что трубадуры-циркачи ехали через земли фландрийцев, норманнов, фризов и германцев, и всё, что там видели и слышали, будут рады сообщить коллегам.

Два товарища, молодой и старый, Гнат и Ставр, прознав об этом, едва не сорвали всё представление, утянув всех артистов в казематы для задушевных разговоров. Спасла гостей матушка-княгиня, в ультимативно-скандальной форме потребовав освободить звёзд мировой эстрады.

— Вот отыграют — хоть верёвки из них тут вейте, пауки подземные! А пока ну-ка проводили всех наверх, пока я не обозлилась всерьёз!

Спорить с относительно недавно родившими на Руси всегда было плохой приметой, поэтому высшие офицеры секретной службы вежливо и крайне быстро просьбу Дарёны исполнили. А после того, как она вышла за дверь, погрозив напоследок кулаком и протянув многообещающее, но таинственное «у-у-у я вам!», безногий убийца нашарил за пазухой ладанку, а Гнат перекрестился. Воеводина дочь могла быть очень убедительной, а что уж там было у неё в голове, проверять никому из диверсантов не хотелось. Они, не боявшиеся ни чертей, ни Богов, её откровенно опасались. Ведьма же. Да Чародеева жена к тому же.

Лютню ей подарила та самая дама Алис, при первой встрече. Дарёна, хоть и была изначально против приглашения домой всяких иноземных баб с сомнительными профессиями и репутацией, подарок приняла. Подивилась, когда Всеслав взял непривычной формы гитару и, подкрутив с задумчивым видом колки́, заиграл душевный наигрыш, будто всю жизнь только этим и промышлял. Песня из старого фильма про трёх мальчишек, выросших в агронома, хирурга и целого архитектурного академика, ей пришлась по́ сердцу. А я вспомнил, как пел эти слова первой жене, тогда ещё студентом. И потом, в деревенской избе под Смоленском, где зимой наметало снегу под самые окна.

Дарёна довольно быстро освоила заморский инструмент, научившись подбирать на слух не только здешние песни, но и те, что порой, задумавшись, напевал её муж или я. Научила она и Лесю, которой кто-то из Кондратовых состругал вполне приличную гитарку.

Когда они на два голоса, под аккомпанемент наших гуслей, жалеек и рожков, на наших арф, флейт и виел-фиделей, странных толстых скрипок непривычной для меня формы, исполнили песни про то, как тронуло ветром струну, и как хорошо ходить в поле с конём, успех был ошеломительный. Запомнившиеся с самой первой нашей встречи слова подпевал Буривой, гудел Гарасим, удивил знанием их и патриарх. Дружина, особенно та часть, что ходила на Альбу, тоже пела.