Ложная девятка. Пятый том (СИ) - Риддер Аристарх

Я спрашиваю его о женщинах-врачах в Кабуле, о девочках в школах. Бен Ладен качает головой.

— Это извращение, навязанное безбожными коммунистами. Место женщины — дом, а не больница или университет. Мы уже исправляем эти ошибки на освобожденных территориях.

— А как быть с немусульманами в исламском государстве?

— Есть три варианта: принять ислам, платить особый налог как люди второго сорта, или покинуть наши земли. Коран ясен в этом вопросе. Мы милосердны — даем неверным возможность спасти души.

— Вы планируете расширить джихад за пределы Афганистана?

— Мы сосредоточены на изгнании оккупантов из нашей страны. О будущем судит только Аллах, — осторожно отвечает Бен Ладен.

Во время нашей беседы в палатку заходят несколько моджахедов. Бен Ладен представляет одного из них — Абдуллу аз-Завахири, египетского врача, который руководит военной подготовкой.

— Расскажите о методах обучения ваших бойцов.

— Мы учим наших братьев защищать свою землю всеми дозволенными способами, — дипломатично отвечает Завахири. — Американское оружие очень эффективно против советской техники.

— Каковы ваши отношения с другими группировками моджахедов?

— Все истинные мусульмане едины в борьбе против общего врага. Наши различия не важны перед лицом священной войны, — заключает Бен Ладен.

На этом официальная часть интервью завершилась. Бен Ладен вежливо извинился, сославшись на важные дела, но пригласил меня остаться в лагере в качестве почетного гостя.

Подлинное понимание того, что представляют собой американские союзники, пришло ко мне, когда я встретил Марию Даниелян. Ей 29 лет, она армянка по происхождению, католичка по вероисповеданию и хирург по образованию. Шесть месяцев назад она работала в больнице, спасая жизни. Сегодня она сидит в палатке в лагере моджахедов, закутанная в черную паранджу, и ее единственная «работа» — молить Аллаха о прощении за свою «греховную прошлую жизнь».

Мария — одна из тех, кого американская пропаганда не любит упоминать, когда говорит о «борьбе за свободу» в Афганистане. Она — жертва тех самых «борцов за свободу», которых вооружает и финансирует Вашингтон.

Разговаривать с ней мне разрешили только в присутствии командира лагеря и местного муллы. Каждое ее слово контролировалось, каждый взгляд отслеживался. Но даже в этих условиях история, которую она рассказала, потрясла меня.

— До войны я работала детским хирургом в больнице имени Алишера Навои, — говорит Мария едва слышным голосом. — У меня была своя операционная, медсестры, ординаторы. Я делала до пяти операций в день, спасала детей.

Мария родилась в армянской семье в Кабуле. Ее дед приехал в Афганистан еще в начале века, спасаясь от турецких погромов. Семья исповедовала католичество — редкость в мусульманской стране, но в Афганистане времен короля Захир-шаха религиозные меньшинства чувствовали себя относительно безопасно.

— Я училась в в медицинском институте, — продолжает она. — Советские преподаватели были очень хорошими. Они научили меня современной хирургии, дали стипендию для стажировки в Москве. В 1982 году я защитила диссертацию и стала самым молодым детским хирургом в стране.

Командир лагеря, представившийся как Абдул Рашид, прерывает ее:

— Расскажи ему, как ты служила безбожникам!

Мария вздрагивает и продолжает:

— Да, я работала в больнице при советском режиме. Но я лечила всех — и детей коммунистов, и детей моджахедов. Врач не должен спрашивать о политике, когда ребенок умирает у него на столе.

История Марии — это история тысяч афганских женщин, чьи жизни перевернула война. В марте 1985 года моджахеды совершили налёт на детскую больницу где работала Мария

— Они ворвались прямо в операционную, — рассказывает Мария, и ее голос дрожит. — Я делала операцию семилетнему мальчику — удаляла аппендикс. Они кричали, что я «неверная шлюха», что руки, которые прикасались к мужскому телу, прокляты. Они стащили меня с операционного стола. Мальчик умер.

Командир Абдул Рашид добавляет с гордостью:

— Эта женщина годами оскверняла себя, прикасаясь к телам мужчин. По шариату это смертный грех. Но мы милосердны — мы дали ей шанс на искупление.

Марию вместе с другими женщинами — медсестрами, учительницами, студентками — погрузили в грузовики и увезли в горы. Начался ее кошмар.

— Первые три месяца меня держали в яме, — шепчет Мария. — Каждый день мулла приходил и объяснял, какая я грешная. Говорил, что Аллах накажет меня за то, что я смотрела на обнаженных мужчин, за то, что не носила хиджаб, за то, что дружила с русскими.

В лагере действует строгая система «исламского перевоспитания». Пленных женщин заставляют заучивать Коран на арабском языке, которого большинство из них не понимает. Любая попытка протеста карается избиениями.

— Меня били палками по пяткам, когда я говорила, что хочу вернуться к работе врача, — говорит Мария. — Мулла объяснял, что медицина — это мужское дело, что женщина может лечить только других женщин, и только гинекологические болезни.

Но самое страшное, по ее словам, — это принуждение к смене веры.

— Каждый день меня заставляли произносить шахаду — исламский символ веры. Говорили, что если я не стану мусульманкой, меня убьют как «воинствующую неверную». Я пыталась объяснить, что я христианка, что у нас тот же Бог, но они говорили, что христиане — это язычники, поклоняющиеся трем богам.

Сегодня Мария формально считается мусульманкой. Ей дали новое имя — Фатима. Ее «работа» состоит в том, чтобы присматривать за детьми жен командиров и готовить еду для мужчин.

— Я больше не врач, — говорит она. — Мне запретили даже оказывать первую помощь раненым. Когда я попыталась помочь мальчику, который упал с лошади и сломал руку, меня высекли плетью. Сказали, что лечение — это вмешательство в волю Аллаха.

— У меня был крестик, — шепчет она мне на прощание. — Золотой крестик, подарок бабушки. Они его сожгли. Сказали, что это «идол дьявола». Но я все равно молюсь. Каждую ночь, когда все спят, я читаю «Отче наш». По-армянски, чтобы никто не понял.

История Марии — не исключение. В лагерях моджахедов содержатся сотни женщин — врачей, учителей, студенток, — которых «перевоспитывают» таким же образом. Многие из них были захвачены во время рейдов на «советские» больницы и школы.

Вечером того же дня один из помощников Бен Ладена подошел ко мне с таинственной улыбкой:

— Господин журналист, сегодня у нас особый вечер. Вы — дорогой гость, и мы хотим показать вам наше гостеприимство. Но то, что вы увидите, должно остаться между нами.

Меня проводили в большую палатку, богато украшенную коврами и подушками. Воздух был густым от дыма благовоний и чего-то еще — сладковатого запаха опиума. В центре палатки располагались те же самые командиры моджахедов, которые несколько часов назад рассказывали мне о строгих законах шариата.

Но сцена, которая разворачивалась перед моими глазами, не имела ничего общего с исламским благочестием.

Группа мальчиков — некоторым на вид было не больше двенадцати лет — танцевала под звуки традиционной музыки. Они были одеты в женские платья, с накрашенными глазами и губами. Их движения были откровенно соблазнительными, а взрослые мужчины вокруг наблюдали с нескрываемым вожделением.

«Бача бази», — пояснил мне один из моджахедов, затягиваясь опиумной трубкой. — «Мальчики для игр». Древняя традиция наших предков.

Тот самый Завахири, который утром говорил о священной войне, теперь гладил по щеке одного из танцующих мальчиков. Другие командиры передавали друг другу трубки с опиумом, их глаза были мутными и безфокусными.

— А как же шариат? — не удержался я от вопроса. — Разве это не запрещено?

Один из командиров, которого утром представили как строгого блюстителя исламских законов, рассмеялся:

— Шариат — для народа. Мы же воины Аллаха, у нас свои правила. А эти мальчики… они не женщины, так что это не прелюбодеяние, — объяснил он с циничной улыбкой.