Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский

— Порядок в зале! — орал он. — Стража! Вывести посторонних!

Но Разумовский не собирался никуда уходить. Он шёл вперёд — уверенно, целеустремлённо, словно стража и не существовало, — и в его руке Шаповалов заметил пачку бумаг, которую молодой врач сжимал так, будто от неё зависела его жизнь.

Возможно, так оно и было.

Разумовский подошёл к судейскому столу — уверенно, без тени сомнения, словно это был не зал суда, а его собственная операционная, где он привык командовать и где его слово было законом.

— Позвольте предоставить доказательства, ваша честь, — сказал он, и его голос, несмотря на очевидную усталость, звучал твёрдо и чётко.

Судья посмотрел на него так, словно Разумовский был насекомым, которое осмелилось заползти на его обеденный стол.

— Слушание окончено! — отрезал он. — Суд готовился вынести приговор! Ваше вмешательство — грубейшее нарушение процедуры, и я…

— Слушание окончено, — перебил его Разумовский, и в его голосе появилась нотка, которую Шаповалов слышал раньше — в операционной, когда что-то шло не по плану и нужно было принимать решения за доли секунды. — Но приговор ещё не вынесен. Согласно статье сто четырнадцать Устава Гильдии Целителей, новые, особо важные обстоятельства могут быть представлены суду вплоть до момента официального оглашения вердикта. Молоток ещё не ударил, ваша честь. Технически, я успел.

Шаповалов чуть не рассмеялся — впервые за много дней.

«Откуда он знает Устав? — пронеслось в голове. — Этот мальчишка… нет, этот человек… он не перестаёт меня удивлять. Он знает Устав лучше, чем я сам, хотя я читал его десятки раз за свою карьеру».

Судья открыл рот, чтобы возразить, потом закрыл его. Он явно пытался вспомнить текст статьи, на которую ссылался Разумовский, и по его лицу было видно, что он не мог найти изъяна в этой логике.

— Это… это неслыханно… — пробормотал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

— Это закон, — ответил Разумовский спокойно. — Тот самый закон, который вы поклялись защищать, надевая эту мантию.

Пауза. Судья смотрел на молодого лекаря, и Шаповалов видел, как в его глазах борются разные эмоции — ярость, растерянность, страх, расчёт. Он понимал, что проиграл этот раунд, но не хотел признавать поражение.

А потом судья бросил взгляд на графа Минеева — быстрый, почти незаметный, — и что-то в его лице изменилось.

— Хорошо, — сказал он сквозь зубы. — Суд… примет к рассмотрению новые доказательства.

Разумовский кивнул и положил на стол пухлую папку — толстую, потрёпанную, с торчащими из неё листами бумаги.

Проходя мимо скамьи подсудимых, он на секунду встретился взглядом с Шаповаловым. И подмигнул.

Этот простой, почти мальчишеский жест пробил броню, которую Шаповалов выстраивал вокруг себя последние дни. Он почувствовал, как защипало в глазах, как горло сжалось от эмоций, которые он так долго сдерживал.

Надежда. Настоящая, живая надежда.

«Что ты задумал, парень? — думал он, глядя, как Разумовский возвращается к судейскому столу. — Что в этих бумагах? Какую карту ты припас в рукаве?»

Судья взял папку с видом человека, которому протянули дохлую крысу, и начал листать документы — брезгливо, нехотя, демонстрируя всем своим видом, что это пустая формальность, которая ничего не изменит.

Но по мере того как он читал, выражение его лица менялось.

Брезгливость сменилась недоумением. Недоумение — удивлением. Удивление — шоком.

Он перелистнул страницу, вернулся назад, перечитал что-то снова. Достал из кармана монокль, приложил к глазу, вгляделся в цифры и графики.

— Отравление кадмием? — его голос был хриплым, неуверенным. — Вторичный… васкулит? Вы это доказали?

— Да, — ответил Разумовский. — Результаты токсикологического анализа в деле. Соскоб с рамы картины — запредельная концентрация сульфида кадмия. Анализ крови пациентки — следы кадмия, многократно превышающие допустимую норму. Хроническое отравление на протяжении как минимум трёх лет.

Судья снова уставился в бумаги, словно надеясь, что цифры изменятся, если смотреть на них достаточно долго.

— Но это… это только анализы, — он пытался найти зацепку, хоть какой-то аргумент. — Анализы можно подделать, можно неправильно интерпретировать…

— Анализ, по сути, уже не требовался, — перебил его Разумовский.

— То есть? — судья поднял глаза.

И тут Разумовский произнёс слова, которые перевернули всё.

— Потому что пациентка ответила на правильное лечение, — его голос был громким, чётким, он говорил так, чтобы слышал весь зал. — Она в сознании.

Мгновение тишины — и зал взорвался.

Шаповалов слышал вздохи изумления, ахи, восклицания. Кто-то из журналистов — да, в зале были журналисты, он только сейчас это заметил — вскочил со своего места. Судья уронил монокль, и тот с жалобным звоном покатился по столу.

— Как… в сознании⁈ — судья смотрел на Разумовского так, словно тот только что объявил о воскрешении мёртвых. — Так быстро⁈ Она была в… В тяжелейшем состоянии! Это невозможно!

— Это медицина, ваша честь, — ответил Разумовский, и в его голосе Шаповалов услышал усталое торжество. — Правильный диагноз плюс правильное лечение равно результат. Мы провели экстренный высокообъёмный плазмаферез для детоксикации — удалили из крови патологические антитела, которые разрушали её сосуды. Параллельно — пульс-терапия глюкокортикоидами для подавления воспаления.

Он помолчал.

— Она пришла в себя этим утром. Показатели стабилизируются. Прогноз — благоприятный.

Шаповалов почувствовал, как земля уходит у него из-под ног — но не от страха, а от облегчения. Минеева жива. Жива и в сознании. Та женщина, которую он оперировал, та женщина, из-за которой его обвинили в халатности и посадили в тюрьму, — она выжила.

И теперь никто не сможет сказать, что он убийца.

Судья сидел за своим столом и выглядел так, словно кто-то выбил у него почву из-под ног. Он снова и снова перечитывал документы, перелистывал страницы, возвращался к началу — и Шаповалов видел, как дрожат его руки, как он облизывает пересохшие губы.

Дело разваливалось. Дело, которое судья уже считал решённым, которое должно было закончиться обвинительным приговором и отправить Шаповалова за решётку на долгие годы, — это дело рассыпалось на глазах, как карточный домик на ветру.

Разумовский подошёл к графу и что-то тихо прошептал ему на ухо — так тихо, что Шаповалов не расслышал слов. Но он видел, как граф сжал зубы, как его лицо окаменело ещё больше, как он коротко кивнул.

А потом граф подошёл к судейскому столу.

— Ваша честь, — его голос был тихим, но в этой тишине была власть, привычка командовать, уверенность человека, которому никогда не отказывали. — Ввиду вновь открывшихся обстоятельств я официально отзываю все свои обвинения и ходатайствую о немедленном освобождении хирурга Шаповалова из-под стражи.

Шаповалов смотрел на это, и в его голове медленно, как шестерёнки в заржавевшем