Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский

Он видел, как граф смотрит на судью — тяжело, без угроз, но с явным намёком, который мог прочитать только человек, знающий правила этой игры. Видел, как судья бледнеет под этим взглядом, как он начинает ёрзать в своём кресле, как его глаза бегают из стороны в сторону.

И он всё понял. Судья был куплен. Куплен с самого начала.

Граф использовал своё влияние, свои деньги, свои связи, чтобы обеспечить нужный исход процесса. Судья получил указания — осудить Шаповалова, закрыть дело, не задавать лишних вопросов. И он готов был выполнить эти указания, потому что так работала система, потому что так было всегда.

Но теперь хозяин давал новый приказ. И судья не мог его выполнить, не потеряв лицо.

«Вот оно что, — думал Шаповалов, глядя на разворачивающуюся перед ним драму. — Вот почему всё было так быстро. Вот почему три экспертизы появились за три дня. Вот почему суд назначили вне очереди. Граф заплатил за всё это — за обвинение, за приговор, за мою голову на блюде».

И теперь тот же граф платил за его свободу.

Ирония судьбы.

Судья откашлялся. Потом ещё раз. Потом потянулся к стакану с водой, стоявшему на краю стола, и сделал долгий глоток.

Шаповалов видел, как он думает — лихорадочно, судорожно, пытаясь найти выход из ловушки, в которую сам себя загнал.

Отменить почти вынесенное решение? Признать, что три экспертизы магистров — ложь? Это значит признать собственную некомпетентность. Или, что ещё хуже, собственную продажность. Это значит поставить крест на карьере, на репутации, на всём, что он строил годами.

Но и отказать графу — человеку, который платил ему, который держал его на крючке, который мог уничтожить его одним телефонным звонком, — он тоже не мог.

Шаповалов почувствовал, как сердце ухнуло вниз.

«Всё кончено, — подумал он с горечью. — Даже если Илья прав, даже если граф теперь на моей стороне… этот человек в мантии не может отступить. Он будет давить до конца, чтобы спасти свою шкуру. Он закроет меня, оформит приговор, а потом уже граф будет годами вытаскивать меня по апелляции… Только ему уже будет это незачем…»

И тут судья нашёл лазейку. Для себя, конечно же.

— Видите ли, господа… — он заговорил, и в его голосе появилась уверенность человека, который нащупал твёрдую почву под ногами. — Даже если принять во внимание эту новую… теорию… факт остаётся фактом!

Он поднял голову и посмотрел на Разумовского с торжеством.

— Если бы не действия подсудимого, если бы не его рискованная, экспериментальная операция — кризиса бы не было! Пациентка не оказалась бы в реанимации! И её скрытая болезнь, возможно, никогда бы не проявилась с такой силой!

Он откинулся на спинку кресла.

— Действия хирурга Шаповалова стали триггером, который запустил цепочку осложнений. Следовательно, его ответственность…

— А если бы он послушал магистра Ерасова и провёл открытую операцию, — голос Разумовского разрезал воздух, как скальпель, — пациентка умерла бы на столе от профузного кровотечения.

Судья замер.

— Что?

— Её сосуды были поражены васкулитом задолго до операции, — Разумовский говорил быстро, не давая судье опомниться. — Стенки хрупкие, воспалённые, готовые разорваться от любого серьёзного воздействия. Торакоскопия, которую выбрал хирург Шаповалов, — минимально инвазивная процедура, три маленьких прокола, минимальная травма тканей. Открытая торакотомия, которую рекомендовал Ерасов, — это разрез грудной клетки, это раздвигание рёбер, это массивное повреждение сосудов.

Он сделал паузу.

— Действия хирурга Шаповалова — это единственное, что дало пациентке шанс дожить до сегодняшнего дня. Если бы он выбрал другой метод, если бы он послушал «опытного магистра», — Разумовский произнёс эти слова с такой иронией, что Шаповалов чуть не улыбнулся, — она бы не выжила. Вместо пациентки у нас был бы труп. Вместо суда — похороны.

— Молчать! — взорвался судья. — Суд не перебивают! Я требую уважения к…

Но Разумовский не стал спорить. Он просто повернулся и снова выразительно посмотрел на графа. Долгий, тяжёлый взгляд.

Граф Минеев поймал взгляд Разумовского. Он посмотрел на судью и едва заметно кивнул — настолько едва заметно, что Шаповалов не был уверен, что движение вообще было. Потом он чуть повернул голову в сторону боковой двери — той, что вела в совещательную комнату.

Сигнал.

Судья, увидев этот жест, мгновенно изменился в лице. Его показное возмущение испарилось, как утренний туман, уступив место выражению человека, который получил приказ и не смеет ослушаться.

— Кхм… — он откашлялся. — Суд… суд удаляется на совещание для оценки новых доказательств!

Он вскочил с места так быстро, словно за ним гнались черти, и почти бегом направился к боковой двери. Через несколько секунд туда же вошёл граф — спокойно, неторопливо, с видом человека, который точно знает, что будет делать.

Дверь закрылась за ними.

Шаповалов стоял у скамьи подсудимых и смотрел на эту дверь, за которой сейчас решалась его судьба. Он понимал, что там происходит — понимал так же ясно, как если бы стоял в той комнате рядом с ними.

Граф давил на судью. Объяснял ему новые правила игры. Говорил, что теперь нужен другой результат — оправдание вместо обвинения, свобода вместо тюрьмы. И судья, привыкший выполнять приказы того, кто платит, — судья соглашался, скрипя зубами, проклиная всех и вся, но соглашался.

Так работала система.

Так работала справедливость в мире, где деньги и титул решали всё. Где они были законом.

Шаповалов должен был чувствовать отвращение. Должен был возмущаться тем, что его судьба решается не в открытом суде, а за закрытыми дверями, в разговоре между аристократом и продажным судьёй. Но он был слишком измотан, слишком истощён, слишком опустошён, чтобы чувствовать что-то, кроме усталости.

И надежды.

Потому что за этой дверью решалось его будущее. И впервые за много дней это будущее не выглядело беспросветно чёрным.

Разумовский подошёл к скамье подсудимых — настолько близко, насколько позволяла стража, которая преградила ему путь.

Он остановился в паре метров от Шаповалова, посмотрел ему в глаза и беззвучно, одними губами, произнёс:

«Всё будет хорошо».

Шаповалов, измученный, разбитый, постаревший на десять лет за эти несколько дней, но впервые за долгое время чувствующий настоящую надежду, благодарно кивнул.

Прошло пять минут. Может быть, десять. Шаповалов потерял счёт времени — он просто стоял и ждал, глядя на закрытую дверь, за которой решалась его судьба.

Потом дверь открылась.

Первым вышел судья. Его лицо было недовольным, почти злым — выражение человека, которого заставили сделать что-то против его воли. Но в его глазах Шаповалов увидел смирение. Судья принял решение. Судья подчинился.

За ним вышел граф. Его лицо было непроницаемым, но в