Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий

— Государь, — ко мне подъехал адъютант. — Еще одного гонца поймали. Только странный какой-то гонец. Он не убегал, а к нам шел. Сам худой, как весло, колесницу разбил в дороге. Прискакал на спине коня, а второго рядом за повод вел. По-нашему хорошо говорит.

— Тащи его сюда, — оживился я.

Ассирийца приволокли и поставили передо мной. Он приложил руку по уставу, а на его грязном лице, исчерченным потеками пота, блуждала счастливая улыбка. Он худ до невозможности, и до невозможности же грязен. Щегольская борода, когда-то завитая, превратилась в окаменевший колтун. Он похож на ожившего покойника, и только глаза смотрят дерзкой, странно знакомой улыбкой.

— Государь не помнит меня? — вдруг спросил он.

— А должен? — прищурился я. Я определенно где-то его видел.

— А так? — широко улыбнулся он, и я ахнул.

— Оставьте нас! — скомандовал я, и когда охрана отошла, спросил удивленно. — Хепа? Ты?

— Хепа умер, государь, — усмехнулся он. — И предатель в Ашшуре умер. Он учил биться царский кисир. Он был в списке на ликвидацию.

— Ты получишь положенную награду, — кивнул я. — Ты знаешь, где сейчас Кулли?

— Я думаю, он поехал в Сузы, — усмехнулся лукканец. — По крайней мере, на его месте я уже был бы там. Мне бы чего-нибудь пожрать, государь. Последнее, что я ел, был костный мозг дикого онагра. Мне повезло. Львы не стали грызть его мослы, а гиены еще не успели подойти. Но это было три дня назад…

* * *

В то же самое время. Сузы. Элам. (сейчас — г. Шуш, Иран).

Дорога из Вавилона до Суз — полный месяц, и караван ослов, к которому присоединилась супружеская чета, растянулся на тысячу шагов. Они оставили корабль, на котором пришли по Тигру в эламский Дер, и вот уже через четыре дня огромные стены столицы показались в закатной пелене. Зиккураты храмов Иншушинака, Хумпана, Пиникир и Киририши (так звали здесь Великую Мать) возвышались над городскими стенами, пряча кирпичные макушки в темнеющем небе. Купцам нужно поспешить, иначе закроют ворота. Здесь, в Сузах, живет главный из царей Элама, один из трех…

— Давай еще раз прочтем список даров, муж мой, — заявила Цилли-Амат, и Кулли покорно полез в суму, висящую на боку. Потом он подумал немного и положил ее назад. Он наизусть помнил все, что там написано, но его жене доставляло невыразимое наслаждение перечитывать таблицу раз за разом. Или, наоборот, так проявлялась ее скорбь. Ведь они выгребли из своих закромов почти все, что скопили нелегким трудом.

— Чаша золотая, наполненная золотыми статерами, — пробубнил Кулли, пока Цилли согласно покачивала крючковатым носом. — Чаша серебряная, наполненная драхмами. Ткань пурпурная, десять кусков. Ваза из алебастра египетская…

— Три! — сказала вдруг Цилли.

— Что три? — недоуменно посмотрел на нее муж.

— Три вазы алебастровых, три чаши золотых и чаши серебряные. Тоже три! — торжествующе посмотрела Цилли-Амат на своего супруга. — Мы этот список у казначея за взятку заверим, и делу конец. Ты потом у своего царя по описи получишь.

— Нет! — отрезал Кулли, и его жена свирепо засопела. Она ударила пятками своего мула, который обиженно заревел и в несколько скачков покрыл полсотни шагов.

— Желание заработать не должно затмевать в тебе здравый смысл, — Кулли догнал жену и поехал рядом. — Мало того, что ты предлагаешь обмануть мне своего господина и благодетеля, так еще и риски какие! Не приведи боги, узнает! Ведь тогда конец нам с тобой. Из-под земли достанет.

— Думаешь, Безымянный придет за нами? — заинтересованно посмотрела на него Цилли-Амат. — Пошлет убийцу из-за такой малости?

— Думаю, пошлет, — поежился тамкар, вспомнив странного типа, которого он аккуратно прощупал в Ашшуре. Если этот беззубый — купец, то сам Кулли — жрица Великой Матери.

— Но ведь мысль-то хорошая была, согласись? — примирительно сказала Цилли-Амат. — А если мы чужих владык будем обманывать, муженек, это твою клятву не нарушит?

— Это сколько угодно, — махнул рукой Кулли. — Главное, чтобы они тоже нас с тобой по всему свету не искали.

— Быстрее! Быстрее, почтенные! — заорал раб кари, начальник каравана. — Скоро солнце сядет. Ночевать нам тогда в степи!

Бит тамкарим, дом купцов, стал их приютом. Такие постоялые дворы есть везде, где есть твердая власть. Да и быть по-другому не может. Ведь находятся они за городской стеной, и купцы безбоязненно оставляют там свои товары и ослов. Элам —ближний сосед, торговый партнер и старинный враг Междуречья. Так длится уже сотни лет. Здесь в ходу аккадский язык и клинопись. И даже богиня Иштар чувствует себя в этой стране ничуть не хуже, чем в родном Вавилоне. Ее храмы повсюду.

Кулли скучал, пока его жена пробежала по старинным компаньонам своего отца, выясняя слухи и дворцовые сплетни. Знакомцы же помогут им попасть на прием к самому царю, взяв за эту сущую мелочь. Посол ты там или не посол, но торговля доступом к монаршему телу — давняя привилегия дворцовой шушеры и людишек, к ней приближенных. Как бы там ни было, Кулли, озадаченный потоками свалившегося на него груза информации, уже через два дня стоял, склонившись, перед крепким мужиком в расшитом одеянии до пят и в высокой полосатой шапке. Шутрук-Наххунте имел широкое обветренное лицо и глубоко посаженные глаза, которыми и сверлил вавилонского купца, не произнося ни слова. За него тоже вещал глашатай.

Уже были вручены подарки, показана таблица с подтверждением полномочий Кулли как посла, и даже злосчастная купчая на верблюдов была вручена тоже. Сам царь Шутрук-Наххунте соизволил взять ее в руки и прочитать. На грубом лице его появилась глубокая задумчивость. После этого он заговорил сам.

— Твои слова правдивы, купец. И нам угодны твои дары. Мое величество наслышано о том, что сейчас происходит в Ассирии. Царь Ашшур-Дан спешно созывает войска и ведет их на запад. Его пределы громит царь Медного острова, который мстит ему за грабеж. Рынки шумят, а мои купцы уже сбежали оттуда. Они рассказали мне, что все это из-за каких-то животных, поднимающих огромный груз. Их купили за ничтожную сумму, и теперь ассирийцы не знают, что с ними делать. Эти звери их не слушаются. Стало быть, это ты тот самый купец и есть.

— Да, великий господин, чье правление благословил Мардук и Иншушинак, — склонился Кулли, — я не посмел бы лгать тебе. Я сказал носителю печати царя Ашшур-Дана, что эти верблюды должны пойти в Сузы, к великому государю Шутрук-Наххунте, да славится его имя. Но ничтожный ассириец только рассмеялся и заявил, что не боится царя Элама. И что царя Энея он не боится тоже. Ассириец сказал, что царь Ашшур-Дан самый великий государь из всех, и что он разобьет каждого, кто посмеет напасть на него. Он купил у меня все стадо за цену, меньшую стоимости овцы! И он забрал дары, которые мой царь прислал светочу мира, что восседает сейчас передо мной. Я был вынужден поехать в Вавилон и собрать все, чем владею сам и чем владеет семья моей жены, чтобы принести все это к подножию трона величайшего.

— Что? — Лицо Шутрук-Наххунте почернело и перекосилось от гнева. — Ты хочешь сказать, что ассирийцы ограбили посольство, которое шло ко мне?

— Я исполняю обязанности посла, и я передал слугам величайшего таблицу, где подтверждены мои полномочия, — снова поклонился Кулли. — Ассирийцам неведом страх, они не ставят ни во что силу царя Элама.

— Можешь идти, — рыкнул Шутрук-Наххунте. — Ты верный слуга своего государя, и я щедро вознагражу тебя. А своих зверей ты получишь назад. Богом Хумпаном клянусь! Убей меня гром!

— Но торговля, величайший! — несмело сказал Кулли. — Я приехал сюда, чтобы проложить путь от самых Суз до Угарита. Мой государь обещает свое покровительство тамкарам Элама.

— Мы дозволяем вам торговать здесь, — отмахнулся царь Шутрук. — Подойдешь потом к моему суккалу, он все решит.

Кулли, не разгибая спины, выкатился из тронного зала, обливаясь потом под роскошным халатом, и пошел к покоям визиря, который здесь, как и в Вавилоне, назывался суккал. Ближе к вечеру, закончив дела, он вернулся на постоялый двор, где его ждала жена, которая вцепилась в него, словно клещ.