Воин-3. Логово тьмы - Дмитрий Валентинович Янковский
Теперь Стража и он – одно целое…
Даже после смерти его душа уйдет в колдовской булат, сохранив для других полученный опыт и знания.
Навсегда…
И вся жизнь превратится в заслон между Злом и Добром, в бесконечную битву извечных сил, воплощенных по эту сторону Яви.
Микулка чуть придержал коня, и Жур поравнялся с ним, чутко прислушиваясь к окружающему пространству. Молодой Мякша чуть приотстал из почтительности.
– Я уже чувствую горы, – не поворачивая лица, молвил волхв.
– Скоро закроют половину неба, – подтвердил Микулка. – Надо принять на восход, там дорога проще, идет меж двух высоченных гор. А перевал левее… Нам там делать нечего. Худое место. К городищу аримаспов нас вели вдоль скальной гряды, другой дороги я просто не знаю, так что придется доехать прямиком до нее, а там вдоль скал на восход. Еще верст двадцать, не меньше.
– Тогда заночуем в роще, – кивнул Жур. – Ари-маспы – народ ночной, в темноте видят как кошки, да и стреляют из луков так, что никому из людей даже не снилось. Зато поутру с них толку мало – сонные, да и видят по свету куда хуже. Подойдем поближе к городищу, а там уже прикинем, как быть.
– А откель ты про рощу знаешь? – удивился паренек. – Слухом ее не слыхать, а глаза у тебя…
– Чувствую, – коротко ответил волхв совершенно бесстрастным голосом.
Жаркое солнце перевалило через полудень, и зной потихоньку начал спадать, как это бывает ранней осенью. Ветер запел вечную песню в сухой траве, щекоча ноздри смесью бархатистой пыли и горького полынного запаха.
– Надо было взять кого-нибудь из княжьих людей, – вздохнул Микулка. – Там этих аримаспов как мух на навозе…
– Камень – дело Стражи, – покачал головой Жур. – Потому нам его и добывать. Другим сюда соваться незачем.
Микулка снова подогнал рыжего скакуна, оставив волхва чуть позади. Больше из него слова не вытянешь, леший его понеси…
Роща протянулась на версту вдоль горной гряды, зато в ширину оказалась не больше полусотни шагов, но для ночлега сгодится.
Микулка выбрал удобную прореху в густой стене спутавшихся ветвей, конь довольно фыркнул и въехал в мягкую сыроватую тень. Мир тут же словно вывернули наизнанку, звенящий зной сменился шуршащей прохладой, сухая трава под копытами превратилась в толстый ковер прелой листвы, а безжизненность пересохшей степи осталась позади, теперь все кругом затопил гомон птиц, через поляну проскочил перепуганный заяц, а среди ветвей можно было разглядеть беличьи гнезда.
– Без еды не останемся! – довольно улыбнулся Микулка, хлопнув по туго набитому колчану у седла. – Ну что ж, на полянке и станем. До вечера еще далеко, но лучше остаться тут, чем в чистом поле или холодных горах.
Он соскочил с седла и принялся снимать удила с конской морды – пусть отдохнет конячка, травку пощиплет.
– Вы тут устраивайтесь, а я пойду поохочусь, – распорядился Микулка. – По всему видать, что тут это дело недолгое. Наберите дров, мешки разберите. Я скоро. А ты, Мякша, остаешься в дозоре.
Сын рыбаря серьезно кивнул, тронув ладонью рукоять завещанной сабли. Он вообще ко всему относился слишком серьезно. Какой тут дозор, если в трех десятках верст вокруг жилья ^людского не сыщешь? Так, больше для порядку. Но Мякше приятно будет почувствовать себя нужным. Пускай… Его время еще придет. В эдакой жизни долго без дела не просидишь.
Наконец пальцы справились с ремешками и пряжками, пропахшими лошадиным потом. Микулка снял с седла лук, закинул колчан за плечо и, пройдя по едва приметной звериной тропке, скрылся среди деревьев.
Лес вокруг щебетал, насвистывал на тысячу голосов, в желтеющих кронах порхали подросшие за лето птенцы, становясь на крыло перед зимними стужами. Друзей было еле слышно – неясный звон, бормотание. Паренек прислушался, пытаясь различить в нескончаемом гомоне голос доброй добычи. Не стрелять же соловьев! В них, кроме перьев, и есть-то нечего.
У края рощи, в высокой сухой траве, чвиркнула куропатка. Не одна… Главное теперь – подойти без шума. Микулка вытянул стрелу и мягким шагом двинулся меж древесных стволов, выискивая взглядом проплешины сияющей солнцем степи. Куропатка – глупая птица, взлетает почти из-под самых ног и летит ровно-ровно, слепой не промахнется. Хотя, вспомнил паренек Жура, есть такие слепые, что зрячим нечего и тягаться с ними.
До края рощи оставалось не больше двух десятков шагов, когда Микулка почувствовал нарастающую тревогу. Он даже остановился, прислушиваясь к нахлынувшим ощущениям, – лес кругом настолько спокоен, что не напугал бы даже ребенка, но сердце учащенно забилось, звуки стали отчетливей, ярче.
Микулка попробовал себя успокоить, но сердце, будто с цепи сорвавшись, застучало еще быстрее, рубаха, недавно выстиранная до белизны, прилипла к спине. Лес какой-то шибко густой… Хмурый… Черный… Не водились бы тут волки! И чего ему вздумалось охотиться без кольчуги?
Микулка тряхнул головой, словно пытаясь скинуть наваждение, но тревога не отпустила, еще плотнее сжала грудь ледяным обручем.
– Тут нечего бояться! – вслух произнес он. Вокруг ничего не менялось, но внутри него все дрожало, жилы и мышцы напряглись чуть не до треска. Что за напасть? Точно так накатывает головная боль в худую погоду. И сколько ни прикладывай ко лбу влажных тряпиц, а толку мало – боль остается, будто живет в голове.
Микулка и раньше порой испытывал страх, но тогда хоть было с чего, а сейчас все вокруг оставалось с виду прежним, но воспринималось иначе. Тени таили опасность, звуки несли угрозу. Страх накатил с новой силой – это паренек испугался собственного беспричинного ужаса. Обмякшие ноги подогнулись, Микулка опустился на сырой ковер мха.
Паренек жутко вскрикнул, когда на него из густых кустов бросилась огромная тень, смяла, выдавила из груди последние остатки крика. Уже лишаясь чувств от удушья и страха, он разглядел перед собой кошмарно перекошенное лицо с безобразными шрамами вместо глаз. И тьма навалилась на него, поглотив окружающий мир без остатка.
Глава 2
Уже вечерело, когда Микулка пришел в себя. На западе бушевал закат, какие можно, увидать лишь в короткую пору бабьего лета, золото и багрянец небес смешивались с золотом и багрянцем осенних листьев, печально шуршащих над головой. Некоторые из них нетерпеливо срывались с веток и в последнем танце падали в сырую тень рощицы, а один широкий кленовый лист, кружась, опустился на Микулкину грудь.
– Очнулся? – совсем рядом буркнул Жур, и паренек, с трудом повернув голову, разглядел слепого волхва, сидящего у сложенного, но еще не разведенного костра.
– Это ты меня так? – скривившись, спросил Микулка. – Ящер… Шею не повернуть…
– Вот и полежи. Эй, Мякша! Пора костер разжигать. Нанизал мясо-то?
– Ага! – Сын рыбаря вынырнул из-за кустов, держа в обеих руках по толстому прутику с нежно-розовыми кусками мяса.
Лицо у него сияло неподдельной радостью, даже начищенный бронзовый таз не так блестит на солнце. До чего же иногда мало надо человеку для счастья, а этому и вовсе достаточно просто почувствовать себя нужным.
– Да погодите вы о еде! – Микулка с трудом сглотнул застрявший в горле ком. – Что со мною случилось?
Жур только махнул рукой:
– Погоди, это разговор особый. В двух словах не расскажешь…
– Да хватит туману-то напускать! – обиделся паренек. – Чуть шею мне не свернул, а теперь отмахивается!
Он выкрикнул это громче, чем хотел, тут же закашлялся, сорвав пострадавшее горло, и целая стайка кленовых листьев закружила в воздухе над ним разноцветный хоровод.
– Чего кричишь, птиц пугаешь? Им уже ночевать пора, – шикнул на него Жур, прислушиваясь к мерным ударам кремня, из которого Мякша с трудом выбивал вялые искры. – Возьми тебе сразу и расскажи…
