Кондитер Ивана Грозного - Павел Смолин
Вот уж не думал, что буду благодарен маме за то, что когда мне было восемь, она развелась с отцом и вышла замуж за турка с греческим гражданством. Там, в Греции, я и жил до тех пор, пока не получил диплом и шанс вернуться домой. Нормальный мужик мой отчим был, но это я сейчас понимаю, а тогда я его натурально ненавидел. И как он меня вытерпел вообще? Сильно маму любил, видимо. Как бы там ни было, но я знаю греческий и турецкий – подтвердить «басурманское» происхождение хватит. Первый вообще может стать моим козырем, потому что знаю я не только «современный» греческий, но и Цаконский диалект, который на правах факультатива преподавали в моей «шараге» и туда записалось меньше всего греков, которые, если честно, мне не нравятся. В нем много архаики, а значит как-нибудь выгребу. Главное сейчас как-то отбрехаться без попадания в фатальные проблемы, а там кому-нибудь поваренок с зачатками «толмача» сгодится, буду спокойно себе кашеварить, переучивать русский язык на актуальный, а потом…
Даже гордость берет, мать его! Вот оно, главное качество, которое позволило мне стать миллиардером – я не могу спокойно плыть по течению, я все время строю планы и методично воплощаю их в жизнь.
Вызванное осознанием дарованной мне молодости воодушевление начало стремительно уходить, сменившись мыслями о том, что где-то там, в другом времени и возможно пространстве (может Государь здешний вообще не является привычной мне исторической личностью, и весь мир совсем другой), над моим трупом рыдают Люда и сыновья. Последние при этом радуются скорому получению исполинского наследства и мечтают о том, как мощно они лет за десять спустят все нажитое мной в унитаз. А вот о том, что после этого им придется сесть обратно на шею Люде, которая свою половину капиталов не промотает точно, они не думают.
Стало очень-очень горько. Исполинские деньги заработал, а собственных детей нормальными людьми воспитать не смог. Не станет Люды – что будет с моими любимыми пекарнями? Разорят, промотают, продадут алчным конкурентам.
Прости, Людочка. За все прости. За месяцы, безвылазно проведенные в офисе и командировках, когда меня не было рядом с тобой. За сауны с проститутками и кутежи с деловыми партнерами – ну не получается иначе реально большой бизнес построить! И за смерть эту нелепую прости. Одна ты теперь с двумя ни на что не годными придурками. И вот за то, что они выросли вот такими – особое прости.
Прикрыв глаза, я ощутил, как по щекам побежали слезы. Эта боль посильнее той, что в голове.
Глава 2
Три дня и три ночи – срок небольшой, но за это время дикая боль в голове притупилась, унялась тошнота, а мечты о приеме у невропатолога испарились: не таким уж и сильным оказалось мое сотрясение. А может и не сотрясение это было вовсе, а что-то совсем другое, столь же мало поддающееся объяснению, как и моя странная реинкарнация с сохранением памяти и сразу в относительно взрослое тело, но, возможно, именно благодаря этому я с удивительной скоростью обретал этакий «фильтр», в который слова окружающих попадали на пути от ушей к мозгу. Очень, очень, ОЧЕНЬ полезный «фильтр», потому что он будто исправлял актуальную речь людей на привычную мне, «будущую» форму, и с каждым часом делал это все лучше и лучше. К сожалению, «фильтра» настроенного на «выдачу» мне не досталось: окружающим моя речь кажется странной, но для меня это не опасно – я же «иностранный специалист», и никто от меня блестящего владения нынешним русским языком и не ждал. Второй «фильтр» мне достался в наследство – мое новое тело привычно к запахам пота людей и лошадей и страшной вони изо рта всех без исключения собеседников.
Вчера я собрался с силами и забрался на самую высокую точку монастыря, выбранного нами для отдыха и ожидания богатырями дальнейших приказов - на колокольню. Монастырь велик, и, бродя по его дорожкам и постройкам я чисто в силу тесноты и спутанности всего этого даже примерно не представлял масштаба. Беленые стены окружали хаотичную вереницу жилых, хозяйственных и ритуальных построек. На стенах я приметил самые настоящие пушки и самых настоящих мужиков с "карамультуками". Не только собственно монастырь у нас здесь, но и более чем солидная крепость!
Дорога, по которой мы прибыли, неровной линией тянулась по монастырскому посаду - считай, деревне - и уходила в лесочек на Юге. Он же обступал монастырь с Юго-Запада и Юго-Востока. На север - речка, еще одна большая деревня с уходящей за нее (в лес конечно) дорогой, а в промежутке - колосящиеся, зеленые по случаю июля, поля. Пастораль, если не спускаться на грешную землю с высоты, поразительная, и будь я художником, я бы точно попросился посидеть на колокольне с мольбертом, а так придется слазить и идти на обед.
- Грек, значит, - внимательно изучив испачканное кровью письмо, найденное «богатырями» на теле моего начальника, почухал бороду настоятель монастыря.
Четвертый день моего пребывания в этом мире, время близится к полудню. Сидим за столом в обеденном зале монастыря. Я от настоятеля далеко, потому что местничеством увлекаются не только высокородные бояре. От настоятеля далеко, но и не на самом краю длинной лавки и не менее длинного стола: за мной сидит еще десяток человек, которые временно живут в монастыре. «Калики перехожие» (они же – паломники) обладают статусом поменьше, чем подмастерье иностранного специалиста, которого «выписал» сам Государь. Такой же статус у не рукоположенных жителей монастыря: трудников (работают здесь за еду и «во славу Божию», к принятию монашества не стремятся) и послушников (эти к монашеству стремятся, и уже получили благословление носить подрясник, пояс и скуфью). Сейчас все они отсутствуют, занимаясь монастырскими делами – мы собрались здесь потому, что другого настолько же вместительного помещения не нашлось. К тому же обед скоро – его уже начали готовить, и почему бы не сократить лишние перемещения? «Выше» меня по рангу местные монахи, над ними – «богатыри», потому что Государевы люди. Им плюс-минус равны, с «делением» промеж себя
