Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Жаль будет, — согласился я. — Но ниче, не издохнут — пчела тварь живучая.

Тут из-за угла, вальяжно переставляя ноги и высоко подняв голову, вышел тот самый монастырский петух, живущий по принципу «слабоумие и отвага». Посмотрев на нас блеснувшим на утреннем солнышке глазом, он грозно заквохтал, и, распушив перья и размахивая крыльями, бросился показывать нам кто тут главный.

Раз — меня обдало волной встревоженного воздуха. Два — сапог Тимофея подбросил возмущенно завопившего петуха в воздух. Три — зловредная птица скрылась за крышей ближайшей «землянки». Телохранитель-то не зря свой хлеб лопает — вон как профессионально угрозу устранил.

Мы и имевшие удовольствие понаблюдать сценку окружающие заржали:

— Так эту нечисть!

— Ниче-ниче, щас он червяком подкрепится и со спины напасть попробует!

— Этакого пинка я отродясь не видывал!

Тимофей, даром что на рожу страшный да жизнью битый, чувство юмора сохранил, и шутливое восхищение толпы принимал со вполне добродушной улыбкой на лице.

«Хозяйство» Василия — плотницкое подворье или как-то так — включало в себя лесопилку, склад готовых досок, просторное рабоче-жилое помещение для работников попроще и небольшой барак для плотников поважнее. Неподалеку — барак «лапотников», куда я потом зайду по пути на завтрак: лаптей мне теперь не надо, но нужны «беговые» поршни, а Федьке — просто поршни. Сапоги здесь заказывать негде — ни в посаде, ни в монастыре профессионального сапожника не завелось в силу экономической нецелесообразности.

Ежели я попрошу, Василий нынче и келью личную под постройку улья отведет, смиренно ночуя где придется, поэтому запрос я выдал аккуратный:

— Найдешь нам местечко потише, но такое, чтобы мы другим работам не мешали?

Место нашлось в «рабочем бараке», где у Василия, как старшего, имелся собственный, огороженный от остальных, рабочий кабинет. Им я невольно залюбовался: четырех небольших окошек хватало, чтобы наполнить светом идеально чистое, пропахшее деревом помещение, на стенах которого, на полках да крючках располагался инструмент, гвозди и прочий профильный инвентарь. Верстак с дырками, из которых торчали клинышки, большой стол, «растопырка» для распилки досок да бревен, большой, лишенный замка сундук, скамеечка вдоль стены, парочка ладных табуреток отвечали за мебель, а за декор — симпатично вырезанные из дерева, небольшие фигурки лошадей, волков, собак и коров на полках. Отдельного упоминания заслуживала с удивительной любовью и мастерством вырезанная из дерева и толково раскрашенная пчелка сантиметров в тридцать длиной, подвешенная на потолке. Реализмом и не пахнет, само собой, но выглядит очень забавно, хоть сейчас брендируй и в качестве символа для упаковки с медом пользуй — мило, ярко, узнаваемо.

При моем взгляде на пчелу Василий от смущения покраснел аки девица.

— Красота какая! — от всей души похвалил я.

Федька тем временем завороженно осматривал фигурки.

— Спасибо за похвалу твою, Гелий Давлатович, — поклонился плотник. — Хошь, возьми, поиграй, только потом на место верни как было, — разрешил Федьке.

— Спасибо, дядька Василий! — обрадовался пацан, бережно снял с полки волка в «воющей» позе и принялся с ее помощью инсценировать «Ивана Царевича и серого волка». — «Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче».

Перед сном и во время утреннего «моциона» сказки ему рассказываю. Чистка зубов от этого постепенно набирает популярность — и другие дети, и взрослые послушать приходят.

Василий тем временем добрался до противоположной «внутреннему» входу в свой закуток стены и открыл двустворчатые ворота, впустив еще света, но не уменьшив уровня безопасности — выходят они на глухую каменную стену, окружающую монастырь.

— Доски носить удобнее, — пояснил он очевидное. — Вернусь сейчас, по доски схожу, — поставил в известность и ушел.

Мы с Тимофеем уселись на скамейку, и я спросил:

— Откуда сам-то?

— С Тулы, — ответил он. — Батька помер, царствие ему небесное, — перекрестились. — Малой я тогда совсем был, мамку со мною человек добрый в дом служить взял, помещик. Как подрос я, в послужильцы к сыну своему определил. Десять лет при господине служил честь по чести. Крымчаков да иных язычников гоняли, — ухмыльнулся. — Но и они нас порою. Это вот, — указал на нос. — Стрелою снесло, уберег Господь.

Шрамы в эти времена воина украшают как никогда, ибо служат наглядным подтверждением опасности воинской службы.

— Ничего себе! А палец?

Тимофей не без смущения ответил:

— Да это так, отморозил по глупости детской.

— Холодные, говорят, зимы на Руси, — перевел я разговор во всегда уместное русло.

— Холоднющие, — подтвердил Тимофей. — А на Оттоманщине-то и зимы поди не бывает? — вольно или невольно выдал образовавшийся благодаря «событию с караваном» монастырский «мем».

— Снег только на картинках в тех краях видывали, — ушел я от прямого ответа.

Епископов человек, Большую Тайну ему не доверили, но лучше немного поработать на придуманную самим Евфимием легенду.

Тут вернулся Василий с парой несущих доски сотрудников, мы дружно помолились за новое дело, и плотники взялись за работу. Процесс особого контроля с моей стороны не требовал, поэтому я переместился за стол и при помощи чернил и бересты, оставляя многочисленные кляксы (ничего, научусь), принялся набрасывать рецепты, за которые собираюсь взяться сразу же после завтрака. Обед будет — пальчики оближешь, даром что пост.

Глава 17

Потный, прокоптившийся до полного безобразия, я опустился на табуретку, вытер выданной мне Федькой мокрой тряпицей столь же мокрое лицо и со вздохом вытянул ноги. Хорошо поработал — и обед разнообразить получится, и ряд долгих процессов запустить получилось.

Гвоздем сегодняшней трапезы предначертано стать тертой морковке с чесноком, солью и льняным маслом. Перцу бы, да масло заменить на оливковое, но не здесь и не сейчас: цена у блюда получится такая, что даже Государь крепко репу почешет прежде чем дозволить себе маленькую тарелочку такого деликатеса. Тем не менее, получилось вкусно, особенно на неизбалованный взгляд современных едоков. Чеснок — вот ключ. Он не только будоражит вкусовые сосочки, но и раскочегаривает поджелудочную, что придает человеку бодрости. Ну и полезный настолько, что оторопь берет! Быть в этой реальности «морковке по-корейски» «морковкой по-монастырски»!

Помогать морковке впечатлять уважаемых едоков будут пирожки с грибной икоркой. Свежих белых грибов на кухне не нашлось (но скоро будут — сезон уже на носу) — поэтому пришлось отварить сушеные. Когда эта стадия осталась позади, мы с помощниками перетерли получившееся в ступке с печеным луком, толчеными орехами и тем же маслом до состояния паштета. Тесто постное, ничего недозволенного в пост в пирожках нет.

На леднике — в монастыре конечно же такой есть — сейчас «доходит» прокачанный мною кисель: взяв пригодный по густоте «пустой» киселек, я добавил в него подслащенное медом пюре из печеных яблок и брусники.

Технологии ферментации предки освоили давным-давно, а вот с технологиями томления здесь сложно — печки примитивные, о равномерности температур даже речи не идет, поэтому до получения (самоличного изобретения) печки получше на томленые блюда я замахиваться не стану. За исключением одного, и, признаться, немного волнуюсь: почитай, на святая святых замахнулся, а именно на кутью. Вон там, в самой пригодной на мой взгляд для этого печке, ячмень томится, местные его называют «жито». Хороший злак, к несовершенству технологий подходит отлично. Скоро дотомится до мягкости, и я смешаю его с медовым сиропом (уже приготовлен), добавлю толченого маку, орешков, клюквы для кислинки и совсем немножко аниса для аромата. Получится сладенько, а ингредиенты обеспечат интересную для едока текстуру. Но это уже на ужин, к обеду никак не успеем.