Патриот. Смута. Том 5 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Совет военный завершился. Отужинали мы все вместе. Хлеб разделили, по старой Русской традиции, чтобы укрепилась наша клятва и вера друг в друга. Чтобы все понимали, ради чего и для чего рука об руку сражаемся.

Ночь уже вступала в свои права. Люди поднимались, кланялись, расходились.

Самому на отдых мне отправляться было рано. Как и в баню перед ним.

Потребовал к себе Войского и Шеньшина. Из своих попросил остаться только Григория. Он из всех самый книжный да разумный. Ему не саблей махать, а в документах возиться. Грамотный, толковый, может, добавит чего из своих познаний или поправит.

Телохранителей верных отпустил имуществом заниматься, лошадьми своими. Им дел прилично было, снаряжение в порядок привести. А Ванька, холоп мой, безмерно был рад меня видеть и всем имуществом незамедлительно занялся. И коней проверять, и стрелковое оружие. Даже саблю порывался взять наточить, с которой я ходил и бился. Подумав, я даже отдал, после рубки доспеха, пускай проверит, что и как там с ней. Подправит, если надо у кузнеца или сам.

Сменил оружие на менее привычную, тоже трофейную баторовку.

Войский пришел первым, поклонился, замер у входа.

— Садись, Фрол Семенович. Садись. Поговорить за лагерь Дмитрия нужно. И за Московских бояр, чтобы понять лучше, кто есть кто и за кого стоит.

Он пожал плечами, присел.

— Я, чем смогу помогу. Но… — Сделал паузу. — Не знаток я этих дел, боярских.

— Скоро еще Артемия приведут. Ты с ним, думаю, в обозе-то познакомился.

— Да, господарь. — Кивнул он. — Он-то да, он думаю знаток всего этого. Особенно про московскую всю эту боярскую долю. Как клубок этот свернут, лучше меня знает, это уж точно.

Приметил я, что уже и Войский на такое обращение, как «господарь» перешел. Чудно. Недавно просто боярином московским кликал, потом воеводой, а теперь господарем. Как быстро все меняется.

— И как тебе этот человек? Артемий?

— Ну… — Протянул старик. Посмотрел на Григория, что сидел справа от меня с каменным, недовольным лицом. — Хитрый, скользкий, язык длинный и умный. Ногу его я как смог в норму привел. Заживает. Но хромота не уйдет. На всю жизнь.

Ухмыльнулся.

— Хитрый, говоришь.

— Ну да. Все выспрашивал, интересовался. С людьми заговорить хотел, узнать, прознать, договориться, выведать. Вроде бы пленник, а вроде и нет уже.

— Дипломат, одно слово. — Вздохнул, продолжил. — Ты с ним как, много о чем говорил?

— Ох, господарь. — Сокрушенно покачал головой старик. — Я больше людей учил. Весь поход. Нелегко это. Поверь.

— Верю.

В этот момент ввели Шеньшина. Он ковылял, опираясь на костыль, уставился на меня. Чувствовал я ненависть, страх и злобу. Но на лице этого человека играла маска с более-менее приятной, хотя и натянутой улыбкой.

— Звал меня, воевода. Зачем понадобился? Чем служить могу делу твоему?

— Садись. Говорить будем. — Я махнул рукой.

Он покосился на остальных собравшихся, прошел. Аккуратно сел, ногу вытянул медленно. Скривился от боли. Костыль положил рядом.

— Я весь твой, воевода. — Опять эта елейная улыбка, за которой весь спектр негативных эмоций.

Ну что же, поговорим, господа.

Глава 16

Смотрел на них, раздумывал, с чего начать. С «кремлевских башен» или со Лжедмитрия и его фиктивного двора, собранного из авантюристов, наемников и прочих сомнительных личностей. Хотя… Если так посмотреть, боярская свора, что отиралась вокруг Шуйского не лучше.

Часть из них еще и перелетали туда-сюда. Тушинские перелеты — апогей мерзости Смуты. Служение и вашим и нашим. Попытка выгадать что-то и там, и здесь.

После военного совета голова была прилично загружена мыслями, но работать было нужно.

Провел руками по лицу, собрался. Поехали!

— Начну с простого. Фрол Семенович, расскажи, что там, в стане царика Дмитрия? Кто за него сейчас, сколько сил было?

Старик напрягся. Я заметил, что он заерзал на лавке. Не хотелось ему вспоминать всю эту историю. Новая работа, несмотря на тяготы похода, вернула ему силы. Даже как-то посвежел человек после воеводской должности.

А здесь только заговорили о Тушино, вмиг осунулся, погрустнел.

— Сложно, Игорь Васильевич. Ох, сложно.

— А ты говори как есть. Я же понимаю, ты оттуда зимой ушел. Давно, когда валилось все. Убрали тебя, как помню.

Он дернулся, посмотрел на Шеншина, на Григория, вздохнул.

— Ну да. Когда Тушинский лагерь развалился… — Он опять вздохнул. — Когда развалился, значит, лагерь все плохо стало. Резко. Все куда-то бежали, уходили. Грабеж, разбой, паника. Все разваливалось. Ну и я… В Калугу ушел. А там он, опять. И силы какие-то собирать опять начал. Но, я уже не в почете у него был. Вот и отослал Дмитрий меня в Воронеж, воеводой.

— Хорошо. А кто из значимых людей, кто из воевод, полководцев, бояр крепких и важных с ним остался? Кто мог успеть вернуться? Что думаешь, что скажешь?

Повисло молчание. Войский думал, и тяжело ему было от мыслей. Не хотелось о таком вспоминать, а тем более говорить.

— Ну, что сказать могу. — Начал он после паузы, собравшись с силами. — Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, самый верный человек. Самый значимый из русских. Стрелецкий приказ у царика возглавляет… Возглавлял, сейчас не знаю. Человек опытный, рода знатного. Отец его при Иване Великом служил воеводой…

Я начинал припоминать историю. Вроде как один из членов будущей семибоярщины. Раз так, значит, важная птица. Выходит в боярской игре он за Димку вора выступал, на него ставил. А раз я вспомнил Семибоярщину, то еще про шестерых узнать надо.

Да и помимо них, еще вокруг же много кого вилось, толкалось.

— Давай дальше, что еще о нем скажешь?

— Да что говорить. Человек уважаемый с Ляпуновым переписку вел, насколько я знаю…

Вот как. Ляпунов всплыл. Так-то я знал, что Прокопий и весь его рязанский клан свою игру вел во всей этой Смуте. И что московское боярство, погрязшее в интригах, заговорах, подметных письмах, наветах и предательствах, вероятно, переиграть хотел. Сменить этот змеиный клубок на своих людей. Либо… влезть туда и свое почетное место у кормушки царской, государственной занять.

Ляпунов, ждать от тебя можно чего угодно. Ты и мне письмо с умыслом написал, не просто так.

— Ладно. Это боярин, один, а еще кто?

Войский почесал затылок.

— Так ну… Роман Ружинский, лях. Полководец, как я понимаю. Но, ушел к Сигизмунду он, вроде как.

Ружинский… Хм, фамилия знакомая, но что-то не помнил я его действий в стане польском. Странно. Может, погиб быстро он? От событий распада Тушинского лагеря до Семибоярщины не дошел, не всплыл нигде. Где-то в землю русскую лег. А может… Ладно. Пока просто запомню персонажа.

— Так, а о нем что скажешь?

— Да что. Воин опытный. Интриган тот еще. Злой, лютый… Прибыл два года назад к Димитрию. Быстро в дела вошел. Навел смуты, крамолы и заговор быстро состряпал. Прошлого гетмана Николая Меховецкого сковырнул. Дескать, плохо воюет, ненадежный. Убили его. — Старик вздохнул тяжело. — Тогда еще людей порезали, страху я тогда натерпелся. Ух… Ну и на меня давил постоянно, требовал…

Вскинул глаза на меня Войский.

— Требовал результата, Игорь Васильевич. А я что… Хоть сам становись, да…

Он сокрушенно упер голову в руки. Повисла тишина.

— Так, Фрол Семенович, понимаю, тяжело. С разбойниками и лиходеями, оно всегда так. Давай по существу дальше. Что с ним, куда делся?

— Да черт знает этого хитреца. Когда все в Тушине валиться начало, ушел к Смоленску, к Вазе.

Ага. Ну, ушел и ушел, с ляхами мы потом разбираться будем. Всплывет, буду думать.

— Еще кто?

Я понимал, что есть еще ряд отменных, первосортных упырей, про которых мне знать надо. Прямо очень надо. Только хотелось бы, чтобы сам Войский все рассказал, а не я вопросы ему задавал. Потому что, если вмешаюсь, информация искаженной может быть.

— Еще Заруцкий. Казак. Атаман. — Фрол Семенович поднял глаза. — К Смоленску отъехал, тоже к Вазе. А так, про него, что сказать. Казак он и есть до мозга костей. Лихой, хитрый, удалой другой бы атаманом не стал. Но, из всех в лагере Тушинском, из казаков я имею в виду, толковый. Пожалуй. Военное дело, как мне кажется, хорошо знает. Только… Сума он переметная. И…