Патриот. Смута. Том 5 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Коснулся бебута так, чтобы он это видел. Продолжил, смотря глаза в глаза Шеншину.

— Я могу быть добрым, а могу не очень. Это зависит от того, что ты говорить будешь и как.

— Понял, все понял, господарь. — Трясся и кивал, когда говорил. — Вы же слово сдержите. Монастырь. Не хочу я больше. К Москве нельзя мне. Конец мне там. — Под конец заныл, шмыгнул носом.

— Молчать. По существу только. — Сел на свое место во главе стола.

Собрался с мыслями, начал.

— Знаю я, что семь семей боярских вокруг Шуйского и трона вращаются. Трубецкие, которых старик упоминал, что при Лжедмитрии больше. Раз. Мстиславские, которые меня на убой в Воронеж послали. — Руку поднял, видя, что Григорий вставить что-то решил. — Потом собратья, чуть потом. Два, Мстиславские…

Знания истории помогали. Я из уголков памяти вытаскивал фамилии родовитых людей Московских, которые Семибоярщину сформировали после свержения Шуйского и правили какое-то время Русью. Уверен был, что именно они, так или иначе все или частично к Смуте руки свои приложили. Ее и организовали, подкупом, ядами, интригами.

Конечно, еще чертов вулкан в Перу помог Годунова скинуть. Но люди этого времени даже не думали об этом. Не знали не гадали. Три года без лета для них был бич Божий.

Но теперь каждый из этих семерых знатных родов хочет ситуацию в свою пользу повернуть. Выкроить как можно больше выгоды для себя. Или, глядишь — царька своего посадить. Управляемого.

Вот и вся идея борьбы за власть и Смуты, которую она породила.

Продолжил говорить, фамилии называя.

— У Мстиславских свой план. Князь Иван Федорович с Шуйским о татарах сговорился.

Глаза Григория стали злыми. Думаю, он догадывался, что не так просто степные орды идут на Русь, видел серебро, которое Шеншин вез, и которое мы отбили. Да и я говорил на советах об этом, обвинял. Понимал подьячий, что и как. Только когда я это сказал конкретно. Упомянул о людях, причастных конкретно, в очередной раз ярость у него в душе вспыхнула.

— Так вот. Мстиславские ведут свою игру. Обхитрить хотят Василия, свергнуть, воспользовавшись тем, что войска уйдут к Смоленску, и посадить… — Смотрел на них, больше на Шеншина, но… Ответа он не знал, это видно было. Из них всех только мне про Рюриковну ведомо пока что. Продолжил — Своего кандидата посадить. Силой татарской.

Перевел дыхание, продолжил:

— Третьи Оболенские. Лыков Оболенский за Мстиславского стоит, но думаю, свою игру творит. Остаются Романовы…

— Господарь. — Подал голос Войский. — Романов-то…

— Да, говори, что Романов?

Я знал, что Филарет в Тушинском лагере сидит в статусе их патриарха. По истории писано, что не по своей воле, а пленником. Только вот так получается всегда, что книги пишут победители. А Романовы одержали свою победу, посадили на трон своего человека. Могли ли хронисты исказить участие отца царя в Смуте так, как это нужно было для красоты истории? Вопрос сложный. Вполне могли, но вот сделали или нет — неясно.

— Филарет Романов, он же патриархом у Дмитрия в Тушине был.

— Когда ты уезжал, еще бы?

— Да, господарь. Был.

— И как он там, по своей воле или по принуждению?

— Сложно сказать, воевода. Он же патриарх. К нему всяческий почет. А вот по воле или без, здесь не скажу.

Черт, не помог мне бывший лекарь Марии Мнишек разобраться.

— Аремий? Ты что скажешь?

— Отбили его. В Москве он, господарь. — Простонал, делая вид, что невероятно напуган моей речью посол.

— Хорошо. Верю тебе. — Я кивнул ему, история действительно подтверждала данный факт, я только дат не помнил. Но по идее сходилось. Лагерь пал, патриарх ушел в Москву. — Идем дальше. Осталось трое. Воротынские, Голицыны и Шереметьевы. И каждый из них свою игру играет. Свои силы у каждого.

Замолчал, повисла тишина.

— А теперь, собратья, по порядку пойдем, кто за кого и что. С кем и о чем договориться можно, а кого лучше сразу на кол сажать. — Ощерился по-волчьи.

— Господарь. — Подал голос Шеншин. — Про Оболенского, Лыкова сказать хочу. Важное!

Я уставился на него.

— Говори!

Глава 17

Шеншин трясся. Делал ли вид, или ему по-настоящему было настолько страшно и совершенно некомфортно находиться рядом со мной и говорить, пока что я не понимал. Слишком хорошим он оказался актером. Дипломат Смутного времени, что ни говори. Не зря ему доверили ответственную миссию и столько серебра и золота для татар.

— Говори. — Я снизил тон. — Раз сказал Аз, давай уже и Буки.

— Борис Михайлович Лыков-Оболенский, он же зять Филарета Романова.

Я приподнял бровь. Да, не так хорошо я историю Смуты знал, как хотелось бы. Про Семибоярщину читал, помнил этих господ. Но вот их взаимоотношения друг с другом — здесь сложнее. К тому же до нас спустя четыреста лет дошла уже сильно искаженная ангажированными исследователями информация.

Хорошо, что есть люди, которые подсказать могут, как оно здесь все устроено.

Получается, этот Борис, что должен доставить в Серпухов Феодосию, является правой рукой Мстиславского. А еще он не может не быть связан с Филаретом, патриархом воровского лагеря. Родня как-никак! На Руси династические браки играли важную роль.

Знает ли Романов о Рюриковне? Если так задуматься, конечно, знает. Не может он этого не знать. Почему Мстиславский доверяет Оболенскому при таком родстве? Скорее всего, потому что Романов, как это говорится — «в теме».

Знает ли об этой девушке Лжедмитрий?

И весь его близкий круг? Ляхи, авантюристы?

Тут все сложнее, конечно. Зависит от того волей там сидит Романов или нет. И как они взаимодействовали в Тушине. Насколько доверительные беседы вели. Черт, как же все сплетено в клубок настоящий.

Ладно, Игорь, давай распутывать дальше.

Сейчас выходит так!

Условно Мстиславский и подле него Лыков-Оболенский с Романовыми. Мальчишка, будущий царь той истории, которую я знаю — вполне мог сгодиться, как кандидат в женихи. Он молодой, она молодая — вот и пара. Михаил Романов и Феодосия Рюриковна.

Почему такого не случилось в реальной истории?

Видимо, кто-то обыграл данную ставку. Девушку, скорее всего, убили. Или, в лучшем для нее случае, уничтожили доказательства ее причастности к роду. Все же они были, насколько я понимаю, достаточно сомнительные. Ее похитили, подменили при рождении. Как давно? Восемнадцать лет прошло. Не один, не два. Целая жизнь! Повитуха сказать сможет все что угодно. Да, господь бог, кто ее помнит, бабку эту? Ну, будет свидетелей пять. Их же и купить можно. Как Феодосия могла… Точнее нет, как люди могли доказать, что Феодосия действительно дочка Федора Ивановича?

В обычной ситуации — никак.

А в Смуту. Дело иное.

Важный момент. Борис Борисович Жук, у которого я письма забрал и допрашивал с пристрастием верил в кровные узы. Когда узнал, что померла, она, кричал громко и бесновался. Раз один такой был, подчиненный у Мстиславского, значит, и иные нашлись бы.

Поверили.

— Значит так. — Проговорил я задумчиво. — Выходит, что Мстиславский, Романов и Лыков-Оболенский это, вроде как, одна партия. Так?

— Господарь, не знаю, что вы в слово «партия» вкладываете. — Проговорил раболепно Артемий. — Но, эти боярские рода да, друг друга держатся. У князя я этих людей видел.

— Мстиславский заговор готовит, так?

Лицо Шеншина исказилось, он побледнел, покраснел…

— Ты же уже мне это говорил, Артемий. — Я недовольно хмыкнул. — И про Скопина мы с тобой еще в Воронеже все решили. Мстиславский стоит за его смертью. И Василия он спихнуть хочет. Так⁈

— Так, господарь… Только…

Я чувствовал, что Григорий просто буравит меня взглядом. Вся эта информация прилично так выбивала его из колеи. Он же простой подьячий сейчас сидел и слушал о делах государственной важности, о заговорах. Это не бумажки перебирать, а в интригах самых грязных копаться.

И без того постоянно недовольное лицо подьячего сейчас выражало чувство какой-то невероятной безысходности и обреченности. «Что я здесь делаю»?