Кукла 4 - Мир
Видимо просится на ручки! А сестрица тем временем, с трудом подавляя гнев и эмоции, смотрит на меня, на наглого ребенка. Вновь на меня… усилием воли подавляет бушующее пламя, но не может остановится от действий.
Я, смотрю на великовозрастную ляльку своими глазами, и та смотрит в ответ. Тянет ручки уже ко мне.
— Ага, ага! — тянет ручонки, и делает вид, словно бы я ему что-то должен.
Поиграть, понянчится! Просто быть забавой для балованя. Но я лишь улыбаюсь, не стремясь играться с младенцем. Я… видел их уже слишком много за свою жизнь. И я сестре, когда её создавал, впихнул кучу кучную знаний, чтобы не нянчиться с ней как с младенцем.
У меня… за мою прошлую жизнь было множество детей, своих, и тех, что были мне как дети. Люди, не люди, куклы… в моих глазах воспитание младенцев стало чем-то неоправданным, вложением сил и средств, что себя не окупают. Ведь за младенцами нужен ежечасный уход, масса времени вокруг них, пусть и недолго в масштабах жизни, а потом… они вырастают, взрослеют, умирают…
И если взрослым, что я брал в ученики, достаточно небольшого наставления, то вот детям — нужно куда больше, и не только в плане знаний, но и вообще, внимания, опеки, любви. И они привыкают к этому! И я привыкаю к ним, и продолжаю быть рядом, даже когда детине за полтинник, а у девочки, уже у самой девочки во внуках.
А потом… они умирают. И их дети умирают. И внуки. И правнуки… и ладно если так! А то, некоторые из них, некоторые из моих детей, считают, что я должен им не только знания, любовь и заботу, но и силу! Должен… делится! Должен отдать своё, потому что у меня есть, а у них нет, и нужно все поделить поровну.
И я делился! Охотно и много! И… были и те, кому этого всего было мало! Они хотели ВСЁ! До капли… да, были и такие. Но были и те, что попроще — они просто хотели жить вечно! Или мира во всем мире. Или еще чего-то такого подобного, нереалистичного, идеализированного.
Я… наверное так себе родитель! Потому что дети, вырастая, не обретали моего могущества. А их любовь ко мне, как к родителю… частенько была явно какой-то нездоровой. И не уверен, что Лину эта участь минует — она еще просто не доросла! И ей я, как и прочим, даю всё для развития! Но… не приношу готовое на блюде. И начнет ли она считать, что должен? Как и некие иные, что… должен… должен… должен…
Я… убил многих своих детей, пытавшихся меня убить. И настоящие средь них были, те, что родные, и появились у меня еще в те времена. Когда я был слаб, и мог иметь своих детей, и нет, приемные, или созданные, игрушки, и я так и не понял, почему у меня все получается «вот так», и почему дети мои, либо просто «уходят», либо уходят, чтобы вернутся и попытаться убить, а иногда и свершить задуманное.
Я потому и сидел в одиночестве, плывя по течению последние годы ТАМ, в прошлой своей жизни. И потому то и создал себе сестру с самого начала, надеясь, что хоть такое вот появление на свет товарища по жизни, все изменит. Что сестра, будет развиваться вместе со мной! Будет товарищем! И не попытается меня убить после всего, не видя в этой ни цели, ни смысла.
И мне сейчас точно не хочется возится с избалованным ребенком, что явно отстает в развитии от возраста, и не знает слова «НЕТ!». Так что когда это существо, не получив своё, не получив внимания, вновь полезло мне на коленки, игнорируя злобный взгляд и шипение рассерженной кошки от стоящей рядом сестренки, я просто аккуратно сдвинул с себя карапуза, усадив обратно на кресло.
Это, правда, его-её не убедило и не остановило, и малышок, вновь взобрался мне на ноги. Встал на мои колени своими, став о росту, по высоте, даже выше моей головы! И еще и начал тянуть ручонке к Лине, что все так же стояла с занесенной рукой, удерживаемой мной, пуская кровь лопнувших сосудов из уголка губ.
Захотело дитё, чтобы девочка тоже поучаствовала в ласке! А мальчик и вовсе, может быть просто за подставку! Его, меня, этот чемодан и вовсе перестал замечать, ведь я, хех, буквально ниже по социальной лестнице.
Сестра, глядя на это, стискивает зубы.
— АГУ! — требует ребенок, что по размеру, не сильно то меньше наших тел, и стояли бы мы на ровном полу рядом, был бы нам где-то по грудь. — Агу агу! — разве что не топает ножкой это существо, мылясь встать на мои колени ботиночками, — агу! — привстаёт, что срывает тумблер у сестры, что более не в силах сдерживаться и бездействовать, глядя на подобную наглость.
Брезгливо берет тянущее ручки существо за шкварник, поднимает его вверх, словно нашкодившего котенка, а вернее — словно грязный подгузник! Двумя пальчиками! И почти что кидает этот подгузник через сиденье, туда, где расположились его предки — мать, отец, и мать матери, что мирно болтали меж собой всё это время, игнорируя происходящее на ряде впереди.
Дите, что впало в состоянии оцепенения еще в момент поднятия в воздух с колен, приземлилось точно на коленки к своей матери, что такого явно не ожидало, и чуть было не скинула с себя с брезгливым видом этот явно пользованный «грязный мерзкий памперс, прилетевший откуда-то спереди!».
В следующий миг прошло осознание, раздался визг двух глоток, матери и матери матери. Разделся плачь дитя, что ничего не поняло, и летело и приземлилось без травм и ушибов, и на мягкое, но по случаю, решило пореветь — не, ну а че⁈ Все кричат? Что-то происходит? Ревем!
Крик бабушки «Да как вы смете⁈ Совсем офигели⁈», пока мать дитя продолжала орать «на визг!», существо на её коленях — реветь, а Лина спокойно стоять, виднеясь из-за сидений разве что в щель между ними — роста у неё, сильно меньше, чем высота у кресел поезда.
А в следующий миг, папаша и единственный мужик курятника, с криком «Ах вы суки!» оббежал, да почти перепрыгнул сиденье! Схватил меня за ворот, и со всей силы и размаху стал наносить удары по лицу.
Успел
