Товарищ «Чума» 12 - lanpirot
Он видел, как один из «фрицев», с дырой от винтовочного выстрела прямо во лбу, равнодушно пригвоздил штыком к окопному брустверу молодого бойца. Тот закричал не от боли, а от невыразимого ужаса, и этот истошный крик, как показалось Зимину, окончательно переломил хребет обороны.
Красноармейцы обратилась в бегство. Не отступление — а паническое, беспорядочное бегство. Этого бы не произошло, если бы враг был обычным — живым. Но, как бороться с исчадиями ада солдаты не знали — комиссар и командиры дивизии, посчитали приказ НКО бредом и не довели его содержание до личного состава.
Люди бросали оружие, спотыкались о тела товарищей, давя друг друга в узких окопных ходах сообщения. Зимин, пытаясь остановить их, получил прикладом в грудь от собственного солдата, глаза которого были расширены и безумны. Чувствуя, как хрустят рёбра, комиссар рухнул в грязь, и по нему пробежались грязные сапоги отступающих.
Немцы (или то, что ими было) заняли окопы почти без боя. Они не радовались, не кричали, они молча и методично добивали раненых. Причем, не гнушаясь отведать свежего горячего мясца. И всё это — в полном молчании. Но их молчание было страшнее любых криков.
А через час, после обрушенной на позиции советская артиллерийская контратака, с целью вернуть потерянный рубеж, пришли разведчики. Они проникли в опустевшие окопы и не нашли ни одного тела — ни немцев, ни наших. Лишь брошенное оружие, разорванные вещмешки… и три лопатки с нацарапанными крестами, аккуратно прислонённые к брустверу, будто ожидающие своих хозяев.
Слухи поползли с новой силой. Теперь уже шёпотом, с оглядкой на замполитов и особистов. Говорили, что расстрелянные красноармейцы явились к тем, кто их осудил, и забрали свои лопатки обратно. А наутро на дне окопа, где состоялся расстрел, нашли тело комиссара Зимина.
На его лице застыла гримаса невыразимого страха, а в руке был зажат тот самый злополучный приказ НКО № 777, который он проигнорировал. Но самое жуткое было в другом — на его лбу кто-то аккуратно вырезал ножом тот самый презираемый им символ — православный крест. Но, возможно всё это были только жуткие истории.
Но с той поры по всему фронту солдаты стали наносить на шлемы, лопатки и приклады те самые защитные символы. Потому что против Тьмы, которую принесли с собой немцы, не было иного щита, кроме настоящего Чуда.
Слух о судьбе роты лейтенанта Фёдорова и комиссара Зимина уже нельзя было остановить. Он передавался из уст в уста в окопах, блиндажах, госпиталях, обрастая новыми леденящими душу подробностями. История о трёх лопатках, вернувшихся к брустверу, и о кресте на лбу комиссара стала частью фронтового фольклора — мрачной, но по-своему успокаивающей притчей о высшей справедливости. Кто её запустил и культивировал, было неизвестно.
Командование, разумеется, официально всё отрицало. В сводках говорилось о тяжёлом ночном бое, проникновении противника на отдельном участке обороны и героической гибели целой дивизии. Но в штабах, куда стекались донесения с самых разных участков фронта, уже не могли больше замалчивать наводнение фронта немецкими умертвиями.
Слишком много поступало сообщений о «неуязвимых» немецких штурмовых группах, о панике, вызванной не артобстрелом, а чем-то иным, не поддающимся рациональному объяснению. Но священников, способных остановить движение мертвых полчищ, подобно отцу Гермогену, было мало. Очень мало. На фронтах не хватало не то что владеющих Благодатью, но и искренне верующих капелланов. Хотя, с прямым доказательством существования темных сил, Вера некоторых священников укреплялась неимоверно.
Отец Гермоген из бывшего затворника-исповедника превратился в фигуру почти легендарную. За ним приезжали. Командиры и комиссары, суровые, видавшие виды мужики, прошедшие гражданскую и испанскую, тихо беседовали с ним в штабных землянках, советуясь, как лучше сдерживать мертвячью заразу, которой становилось всё больше и больше. А в особо серьёзных случаях прорыва, приглашали священника к себе, как самое действенно оружие против Тьмы.
Но война оставалась войной. Погибали от пуль и снарядов, от голода и холода. Никакой крест на каске не гарантировал бессмертия. Но что-то изменилось. Появилась незримая, но прочная нить, связывающая окопный быт с чем-то вечным, что было сильнее смерти и страха. Солдаты, нащупавшие эту нить, шли в бой иначе. Не с фанатичным забвением смерти, а с холодной, спокойной уверенностью, что есть Правда и выше их, и выше войны.
А те, кто прежде кричал о «религиозном дурмане», теперь помалкивали. Они помнили судьбу комиссара Зимина. И в тишине ночных дежурств их руки иногда сами тянулись к заветной лопатке, на тыльной стороне которой чья-то неумелая рука вывела простой угольный крест. На всякий случай. Ибо против Тьмы нет иного щита.
Еще командование взволновала пропажа мертвых тел советских солдат.Исчезновение тел после того боя — не только немцев, но и своих павших красноармейцев — стало для штабистов отдельным, леденящим душу фактом. В сводках писали о героической гибели дивизии, но где тела героев? Где подтверждение их гибели?
Эта пустая немота окопов, где остались лишь брошенные винтовки, да три заветные лопатки, порождала не просто страх, а глухое, невысказанное беспокойство на самом высоком уровне. Тайна исчезнувших мертвецов беспокоила командование не меньше, чем сами атаки оживших врагов.
Это был вызов самой природе войны, где павшие остаются на поле боя как немой укор и для своих, и для чужих. Куда же они делись? Начали поступать тревожные донесения и с других участков — после успешных немецких атак тела павших советских бойцов нередко исчезали бесследно с поля боя.
Сквозь скрип телеграфных аппаратов и стенограммы допросов пленных начали проступать жуткие контуры вражеского плана. «Языки», захваченные в плен в ходе других операций Красной Армии или во время разведки, под жестким давлением особистов во время допросов, начинали говорить.
Оказалось, что колдуны-нацисты начали использовать не только тела павших солдат вермахта. «Трофейные» тела советских солдат, павших в бою, тоже были нужны немецким оккультным службам, и становились страшным оружием Третьего Рейха. Их собирали с полей ночами специальные команды, их везли в тыл, в засекреченные пункты сбора, где жрецы новой, чёрной веры готовили их для «воскрешения».
План был чудовищным по цинизму и эффективности: обрушить на Красную Армию волны не просто немцев-мертвецов, но и своих же павших товарищей, переделанных в безмолвных, нечувствительных к боли убийц. Представьте ужас солдата, когда на него из предрассветного тумана в серой шинели с пробитой каской или в рваной гимнастерке шагает товарищ, только вчера павший от вражеской пули. Это должно было стать последним, сокрушающим ударом по духу защитников.
И именно здесь,
