Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

ловят на Оке, а зовут их калУгами. Я вспомнил, что в моём времени такие сохранились только где-то на Амуре, и то редким чудом, потому что их усиленно вылавливали со «своего» берега китайцы. Здесь же, как уверяли местные, в рыбе перевода не было. Года не проходило, чтобы одного-двух рыбаков не утаскивали под воду. И, как вполголоса поведал самый старый, здешний Речной Дед скакал именно на таком коне, только огромном. Что в его понимании означало «огромный», глядя на зверюг по восемь-десять метров в длину, выяснять как-то не хотелось. Всеслав что-то слышал от отца и деда про богатство и щедрость здешних вод, где рыба водилась с лошадь размером. Но был уверен, что это всё сказки. Так и вышло. Потому что рыбки были с двух лошадей.

Наевшись осетрины от пуза и прихватив столько, сколько одобрили Кондратовы мастера, бдительно следившие за погрузкой и соблюдением развесовки, тепло попрощались с жителями. Рассказав, где именно по весне будет проложен канал, на котором обязательно будут нужны работники, труд которых княжьи люди оплатят щедро. И пригласив приезжать торговать и просто погостить в Смоленск и дальше, в Витебск и Полоцк. Для них, правда, было, наверное, всё равно, что Полоцк, что Булгар, что Царьград — всё где-то сказочно, небывало далеко. Но из вежливости и уважения к великому князю, посетившему эти места впервые, обещали непременно быть. И тоже долго смотрели вслед оседавшему снеговому облаку, в котором скрылись умчавшиеся вверх по Оке чудо-кораблики с дружиной Чародея.

На берегу Оки, перед валами и частоколом на высоком холме выезжали из ворот конные и оружные ратники. Первым был здоровый мужичина, под которым даже сытый и довольно крупный конь шагал как-то не очень уверенно, будто опасаясь, что ноги разъедутся. Но толстым воина назвать было нельзя. Крупным, пожалуй, тоже. «Богатырского сложения», вот, наверное, оптимальное для него определение. Странно, до Мурома ещё не добрались, а муромцы уже тут как тут.

— Здрав будь, Всеслав Брячиславич! — голос богатырю соответствовал вполне. Конь его, бедолага, аж подсел, вон.

— И тебе здравствовать, вой добрый! Назовись, сделай милость, — ответил великий князь, выбираясь на снег и держась обеими руками за борт саночек, чтоб не брякнуться ненароком. Кровь, пробивавшая дорогу в затёкшие ноги, колола тысячами иголочек, а морщиться и кривиться при знакомстве с новыми людьми никогда не считалось хорошим тоном.

— Ильёй зовут люди, сам я с Мурома, — прогудел здоровяк гулко. А я даже и не удивился почти. В былинных временах, в сказочных краях, чего бы и не встретиться лицом к лицу с героем народных преданий?

— Воеводой у Давыда? — уточнил Чародей, следя за лицом и голосом. И своими, и муромца.

Давыд, третий сын президента клуба «Черниговских орлов», был ещё одним звеном той самой правящей горизонтали, что разложили на восточных рубежах Руси тогда, после финала. И был он на самом острие, на переднем краю, на граничных землях, где, случалось, не только шумели мещёра, мордва и черемисы, но и налетали иногда булгары.

— Нет, княже, я в Муроме руку его держу, наместник я тамошний. А сюда примчал спешно, прознав, что занедужил Давыд Святославич. Твоих первых ребят по пути сюда встретил, думал было: бесы ледяные мчат. Помирать уж было собрался, — хмыкнул он.

— Ты не помял ли их, медведь? — буркнул Рысь.

— Их помнёшь, пожалуй, — ухмыльнулся Илья, потерев основанием ладони правую скулу. В такой ладони можно было, наверное, уху варить, на пятерых. А о скулу мечи затачивать.

— Никак, с Ваняткой нашим перевиделся? Он из вперёд ушедших один левша, — улыбнулся и Гнат.

— Иваном назвался тот, точно. Как есть чёрт вьюжный: и глазом-то не ухватишь его, не то, что рукой, — расплылся в ответ и здоровяк. — Рассказали-поведали парни, кого ждать следом, да и усвистали себе дальше. Я им передал, кого в Муроме искать да с кем говорить.

— Добро, что не повздорили, — улыбнулся и князь. К этому времени ноги почти перестало колоть, и можно было без риска попробовать ходить. Что он и сделал.

С наместником и ближниками Давыда поздоровались за руки, как принято. Они, понятное дело, с коней поспрыгивали, едва ближе подскакали. И я, кажется, слышал собственными ушами, как облегчённо выдохнул жеребец Ильи, чудом не помянув чью-то мать.

О Рязани я, что в своём, что в этом времени, знал только то, что там грибы с глазами. Ну и что там находилось гвардейское командное училище десантуры, истинных чудо-богатырей моего прошлого будущего. Со многими из его выпускников мне довелось общаться. К сожалению, в подавляющем большинстве — по работе. Но эти ребята, даже едва выжившие, искалеченные, чудом спасшиеся, оставались небесной пехотой. Ни стона, ни жалобы лишней себе не позволяли, шутили с медсёстрами, беспрекословно выполняли указания врачей. Павел Петрович, тот тайный «лейтенант», с которым мы время от времени говорили после операций, тоже был десантником. Сначала.

Город, защищённый валАми и частоколом, на берегу широкой и раздольной Оки наверняка величественно и красиво смотрелся летом. Сейчас же, среди белого поля город высился тёмной громадиной. Но только по здешним меркам. Народу, по Гнатовым и Ставровым сводкам, тут жило тысячи три с половиной или около того, втрое, почитай, меньше, чем в Полоцке. Причём в Полоцке до того, как Всеслав затеял первое расширение. Сейчас по данным переписи в стольном граде и ближних выселках проживало почти пятьдесят тысяч человек. И крупнее города не было ни на Руси, ни в Европе, даже Венеция, даже Рим проигрывали. Но оставался Царьград-Константинополь с населением, если не врали донесения, под три сотни тысяч человек.

Об этом мы со Всеславом переговаривались про себя, шагая по на удивление чистому двору ко княжьему терему. На высоком крыльце которого встречали гостей митрополит и лучшие, видимо, горожане и воины. Похоже, вовсе уж плох Давыд-то, раз не вышел даже на крылечко. И стоило мне только подумать, не успев даже до конца оформить эту мысль, как распахнулись двери наверху и вылетели девушка лет двадцати от силы и баба крепко за со́рок, очень разные. Девка была конопатая, рыжая, как кленовый лист по осени. Та, что постарше, была вроде бы черноволосой, если по бровям судить и по выбившимся из-под платка прядям, в которых и седина густая, кажется, виднелась. Но орали они, такие разные, одно и то же:

— Князь! Князь помирает!

Глава 17

Дорогой длинною