Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

По правую руку от «медведя» замер почти одного с ним роста дед со шрамом через всё лицо. Нос его был вывернут направо так, будто он постоянно пытался принюхаться к тому, что наносил ветер из-за спины. Левого глаза у него не было, как и трёх пальцев на левой руке. А одет он был в шкуры волчьи, отчего у Всеслава дёрнулась щека. Древние легенды, конечно, не всегда были образцом здравомыслия и научного подхода. Их достоверность оспаривалась уже в этом времени, не говоря уже про моё покинутое будущее. Но зарок, обет, табу, обычай, как угодно можно называть, на то, чтобы не носить никому из рода Старого Рогволда волчьих шкур в обиду древнему прародителю, в семье Всеслава соблюдали свято, века́ми. И к тем, кто рядился них, относиться привыкли с подозрением. Дикое средневековье, куда деваться.

«Сами-то в вашем грядущем хороши́, умники», напряжённо фыркнул великий князь про себя. Точнее, про меня.

— Говорят, по реке мчит на крылатых санях великий шаман, тот, кто умеет говорить с духами ушедших и оживляет мёртвых, — неожиданно напевно начал тот, в волчьих шкурах.

— Брешут, — уверенно кивнул Рысь. — Заливают почём зря.

— Говорят ещё, что за землю свою и люд, на ней живущий, он жизни не жалеет, — чуть удивлённо продолжил одноглазый, чуть помолчав.

— А вот это — чистая правда, прах её подери, — вздохнул Гнат с горечью.

Глава 19

Мещера, мурома, меря и мокша

Старики оказались кем-то вроде вождей крупных племён, что собрались на ежегодный сход в одной из здешних заповедных рощ-дубрав. Теснимые с востока булгарами, с севера чудью и весью, с запада русами, а с юга — кыпчаками, они уже которую зиму съезжались и сходились вместе, гадая и спрашивая предков и великих духов о том, как жить дальше. На этот раз духи дали ответ и вовсе безрадостный. Младший правнук старейшины меря́н, того великана в медвежьей шкуре, взялся помирать. Ни один из старых знахарей и говоривших с предками ничего сделать не мог. Внучка старика прознала от знакомцев из мещёры, племени, что жило чуть западнее, о могучем Чародее русов, который мчал по их земле, которую считал своей. И едва только узнала — метнулась к саням. Как удалось одной бабе почти в полной темноте продраться через лес и найти на Оке наш лагерь, она не знала. И никто не знал. Чудо, не иначе.

Старики собрались следом, хоть и были уверены, что найдут в чаще четыре обглоданных тела, два людских и два лошажьих. Но чудеса продолжались. Когда их отряд выкатил на лыжах к реке, из-под снега полезли демоны, вьюжные бесы, как их называл Илья. Лума́й, тот, что в волчьих шкурах, старший от му́ромы, успел начать разговор прежде, чем их вои потянулись было за ножами. Только тем и спаслись.

Пурга́, великан-медведь, сидел возле внучки, не сводя глаз с малыша. Который уже приобрёл вполне здоровый цвет лица и дышал по-прежнему самостоятельно. На какие-то вопросы Лума́я отвечал старик короткими непонятными фразами, низко, будто и впрямь рычал, как Зверь-предок.

Эрека́й, тот, что в лисьих шкурах, старший от мокши-мордвы, вообще молчал, но глазами своими водянистыми обшарил весь ангар, изучил каждого человека и каждую вещь, не сходя с места. Видимо, у них тоже, как у саамов, коре́лы и лопарей, не считалось правильным говорить лишнего. И нам со Всеславом это нравилось. Потому что говорить-то пока было особенно и не о чем. Выживет мальчишка — тогда другое дело. Правда, если и нам тоже повезёт.

Внучка Пурги долго и сбивчиво что-то рассказывала. Лума́й переводил, кажется, выборочно, тезисно, самые важные места. И глаз его светился какой-то холодной синевой, когда говорил он о том, как шаман русов вырвал острым когтем лихоманку из горла ребёнка, потом загнал её в ледяной плен, сосульку, что не таяла в руках. А после и вовсе запустил себе под кожу, как личинку мухи или комара.

Всеслав, руководствуясь моими знаниями, кратко пояснил делегатам от коренного населения, как обстояли дела. Что хвороба та, что в мальчонке отожралась сытой и довольной, сильной и опасной, со взрослым человеком может и не совладать. Тем более, что залил он её отравой лютой и над огнём священным подержал. И если одолеет взрослый заразу ту, то его кровью можно будет многие сотни детишек спасти, а то и вовсе загнать болячку в ледяные подземные пещеры чёрных духов, наславших её — пусть им и вредит там сколько влезет.

— Если? — нахмурил бровь над единственным глазом Лума́й.

— Тут, старче, как на охоте. Бывает, человеку повезёт. А бывает, что и зверю. Наперёд не узнаешь, — спокойно согласился Всеслав, начисто проигнорировав глубоко нецензурную реакцию Рыси.

Деды́ перебросились несколькими словами, и на этот раз сипло говорил и рыжий Эрека́й.

— Мы соберём тех, кто с душами предков говорит, к Небесам взывает. Будут о помощи просить их, — перевёл их решение одноглазый старый битый волчина.

— Нет, — качнул отрицательно головой Чародей, вызвав в собеседниках удивление, а со стороны Гната очередную волну остро непарламентских выражений.

— Не буду отвлекать Богов без нужды. Им и так ве́домо всё и обо всём. Как Они сами решат — так тому и быть. А просить их мы не станем. Сперва люди должны сами делать всё возможное. Потом — ещё чуть-чуть, покуда сил достаёт. И вот только когда выйдут без остатка те силы, тогда и принять волю Высших. Без обиды, без злобы, без страха.

На последних словах Всеславовых пламя в жаровне полыхнуло ослепительно, разлетевшись в стороны и вверх, лизнув дымогон и вырвавшись, кажется, в чёрное небо, к Тем, о Ком шла речь в одном из заметённых снегом походных шатров-ангаров дикого князя диких русов.

Ну да, малость сжульничали. Хотя это вполне можно было назвать и военной хитростью.

Щепотка по́роха, извлечённая незаметно из малого чехольчика за пазухой, нашитого там на всякий случай, сработала как надо. Ахнули даже наши. Рысь перестал наконец-то ругаться сквозь зубы такими словами, от которых не то, что у баб — у ста́да коро́в молоко бы скисло. А голос наш со Всеславом, начавший опять аукаться сам с собой, приковавший все до