Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор
— Нет, — остановившись, она повернулась ко мне. В свете уличных фонарей ее зрачки казались бездонными, лишь огоньки Москвы отражались в радужной оболочке глаз. — Я — женщина, Лёня. И я вижу, как другая женщина смотрит на моего мужчину.
В ее голосе не было ревности в привычном, скандальном смысле этого слова. Была трезвая, почти холодная констатация факта. И глубоко запрятанная боль.
— Леня, я хочу тебе кое-что сказать, — продолжала она тихо, но твердо. — Я знаю, кто ты. Я знаю, к чему ты идешь. И я понимаю, что на этом пути будут… разные люди. И разные женщины. Я не наивная девочка. Я все понимаю.
Она сделала глубокий вдох.
— Я прошу тебя только об одном. Если… если у тебя с ней что-то начнется, не скрывай это от меня. Не ври. Это, пожалуй, единственное, что я не смогу простить. Ложь. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Обещай мне.
Я смотрел в ее честные, прямые глаза и чувствовал себя последним, негодяем. Она предоставила мне свободу, на которую я не возражал, и взяла на себя тяжесть ответственности, которая могла ее разрушить.
— Обещаю, — сказал я глухо, и это слово далось мне с трудом. — Я никогда не буду тебе врать, Лида.
Она улыбнулась, и мы пошли дальше. Напряжение вроде бы спало, но между нами осталась какая-то новая, едва уловимая нотка грусти.
А я в мыслях то и дело возвращался к словам Доры, таким прямым и отчаянным. Она не говорила обо всем вслух, но я понял все, что имелось в виду и осталось между строк. Она хотела быть мне женой. Но, если это невозможно, согласна и на роль любовницы. Быть рядом в любом качестве, просто чтобы иметь возможность дождаться, надеясь, что однажды место рядом со мной освободится. А Лида… Лида только что «дала добро» на подобные отношения, если я сам этого захочу.
Это было опасное предложение. Опасное и соблазнительное. Дружить с кланом Гинзбургов, с их связями и влиянием, было стратегически выгодно. Моисей Ааронович был не просто гостеприимным хозяином, он был умным и дальновидным игроком, и иметь его в союзниках было бы подспорьем.
А Дора… Она была не просто красивой девушкой. Она была воплощением той самой «другой жизни», которая могла бы у меня быть. Жизнь, наполненная не борьбой и интригами, а тихим семейным уютом, богатством, положением в обществе. Могло ли у нас что-то быть с Дорой, не будь в моей жизни Лиды? Наверное. Уже очень давно я вышел из возраста, когда любимая женщина кажется единственной и неповторимой — понятно, что я мог бы полюбить практически любую достойную девушку. Но это все теоретические размышления, а практически я знаю одно: предавать эту девушку, которая прошла со мной через ОГПУ и нищету, которая так беззаветно верила в меня, я не собираюсь. Но и союз с Гинзбургами — это весьма ценный актив. Что же — в мире, где невозможно никому не доверять, однажды это может стать тем самым козырем, который решит исход игры. Или той самой ловушкой, из которой уже не выбраться.
* * *Лето 1930 года пришло в Москву духотой и пылью, но в коридорах власти дышалось от удивления легко. Я успешно защитил диплом, а та глухая, ожесточенная «драка за колхозы», которая сотрясала весь аппарат прошлую осень и зиму, постепенно сошла на нет. Накал страстей спал, как оказалось, после обретения доли независимости от экспорта. Причин этого было несколько, что я понимал, наблюдая за этим из своего тихого кабинета, с учетом того, что к некоторым из них я относился непосредственно.
Главным обстоятельством, разрядившим обстановку, стала операция, о которой не писали в газетах, но слухи о которой доносились из самых высоких кабинетов. Моя докладная записка о скупке подешевевших из-за Великой депрессии американских заводов, подданная под соусом «использования противоречий в стане империализма», сработала. Через подставные фирмы торгового представительства «Амторг» в США началась беспрецедентная по своим масштабам закупка целых производственных линий, станков и технологий. Валюта все еще была нужна, ее потребовалось много, но теперь она была потрачена не столько на оплату текущих поставок, сколько на инвестиции в будущее. Необходимость выжимать из деревни последние пуды зерна «любой ценой», чтобы расплатиться за каждый купленный трактор, уже не была столь острой.
Вторым ручейком, влившимся в этот рекорд сравнительного спокойствия, был мой ЭНИМС. Детище, рожденное в спорах и интригах, наконец-то начало давать плоды в промышленных масштабах. Разработанные нами универсальные станки для МТС и более сложные агрегатные станки для заводов-гигантов продолжились в серии. С «Красного пролетария», с ХПЗ, с других заводов в ЦК потекли бодрые отчеты. Цифры роста производства тракторов, моторов, сеялок наполняли статьи газетных передовиц, и радовали сердца и простых граждан, и партийных функционеров. Они могли теперь отчитываться перед Хозяином не только вывезенным зерном, но и произведенной высокотехнологической продукцией. Это было куда приятнее, да и идеологически выигрышно.
В результате давление на деревню немного, но ослабло. Лозунг «сплошной коллективизации» не был снят, но его исполнение на месте перестало напоминать военную операцию на враждебной территории. Перегибы все еще случались, но они уже не проявляли тотального характера. Крестьянину, согнанному в колхоз, дали немного вздохнуть, позволили иметь приличные приусадебные участки, подсобное хозяйство. Конечно, это не было возвращением к НЭПу, нет. Это была тактическая передышка, вызванная изменениями экономической конъюнктуры. Но для страны она была спасительной. К осени крестьяне, видя, что у них не отбирают все подчистую, работали уже не только из-под палки. Урожай в этом году был неплохим. Его спокойно, без чрезвычайщины и продотрядов, собрали и свезли на колхозные склады. Часть сдали государству, часть, хоть и меньшую, небольшую, оставили себе — достаточно, чтобы протянуть зиму. Озимые были посеяны вовремя, на хорошо вспаханной тракторами земле.
Призрак голода, который уже маячил на горизонте, отступил. Конечно, я не тешил себя иллюзиями — опасность еще сохранялась. Горячие головы, видя открывающиеся перспективы, начинали еще больше гнать лошадей. Они шли к Сталину, начинали пропихивать разные авантюрные проекты — пятилетка в три года, и все такое — имея в мыслях еще надавить на деревню и подхлестнуть плановые показатели промышленного производства. Надо сказать, иногда товарищ Сталин шел у них на поводу. Приходилось тонко и аккуратно осаживать таких зарвавшихся субъектов, иногда — путем аппаратных игр, а иногда и в виде докладных записок Вождю.
Аргументы мои были просты: голод в деревне на пятнадцатом году Советской власти сильно скажется на имидже СССР и коммунистического движения в целом. На той работе, что проводит Коминтерн, просто можно будет поставить жирный крест. А главное — это лояльность населения во время неизбежной войны с империализмом.
— Подумайте, товарищи. Если у нас будет голод — народ ведь это надолго запомнит! И когда (замете, я говорю «когда», а не «если»), начнется большая война, пострадавшие от голода районы могу оказаться нелояльны!
— Ничего, ОГПУ и милиция справятся!
— Предстоящая война будет грандиозным противостоянием, заставляющим напрячь нас все силы в борьбе за победу. Товарищи: вспомните, как господа Романовы потеряли власть? Просто в Петрограде были слишком длинные очереди за хлебом! И вот из-за такой мелочи погибла могучая некогда империя. Задумайтесь, если, скажем, Украина или Северный Кавказ в критический момент войны вдруг окажутся охвачены волнениями — не станет ли это той соломиной, что решит исход войны? Или вы забыли, как на кронштадтский лед пришлось посылать делегатов X съезда ВКПб?
Конечно, даже такие разговоры можно было вести лишь с крайней осторожностью.
И я знал, что Сталин все это время продолжал молча наблюдать за мною. И, надо сказать, очень скоро я почувствовал, что его отношение ко мне меняется. Маленков, оказавшийся блестящим организатором и безжалостным администратором, неплохо справлялся с авиаотраслью. Опираясь на авторитет ЦК, мои рекомендации и поддержку Сталина, он жестко гнул свою линию. Постепенно, к концу лета, хаос начал преобразовываться в порядок. Заводы, получив четкие планы и унифицированные чертежи, приступили к наращиванию выпуска. Конструкторы, лишившись возможности «выбить» ресурсы под свои личные проекты, вынуждены были, как правило, работать в рамках единой концепции.
