Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

— Добро. А по походам этим нежданным что выяснил? — перешёл Всеслав к основному.

— Всё, — отрывисто тряхнул гривой Рысь. И замолчал, ожидая, когда старый друг привычно вскинет левую бровь, будто говоря: «ну и?..». Дождался, кивнул довольно и продолжил.

Выходило так, что у Ромки с Сырчаном договорённость прогуляться на восток зрела давно. Гнат со Ставром, как и Всеслав с их слов, об этом знали и не мешали, потому что, во-первых, зачем сыну мешать? А во-вторых, дело-то полезное. На одном великий князь настаивал твёрдо: чтобы рядом с первенцем были верные люди, чтоб такие же верные берегли город, пока княжич будет в отлучке, и чтоб громовика и пороха хватало и тем, и другим. Оба убийцы, старый и молодой, поклялись исполнить в точности. И не подвели.

Для солидности делегации и силовой поддержки пригласили прогуляться дружины Святослава Черниговского и сына его, Глеба Переяславского. Так что направился Ромка в гости силах тяжких: лёгкая конница Шарукана под командованием Сырчана, его первенца, тяжёлые русские пехота и кавалерия с левого берега Днепра. И ядро группировки — полторы сотни лютых нетопырей Чародея-оборотня, которых боялись, кажется, даже свои.

О том, что хитрый, как пустынный лис, Степной Волк почти целый год обрабатывал вождей ближних к нему племён, Всеслав от разведки тоже знал. Кыпчаки, наводившие мосты и контакты с пограничными булгарами, изо всех сил давали понять, что войны не ищут. У них, дескать, в друзьях нынче сам великий князь русов, Всеслав Брячиславич, тот самый, что го́ловы рубит-отрывает тысячами, заморских правителей то убивает, то королевскими венцами наделяет, а всех, кто с ним дружбу водит, хранит и бережёт. А ещё теперь, с той поры, как стали не драться, а торговать, Великой Степи и вовсе чудесно живётся. С севера приходят лодьи с богатым товаром. За ним с юга приходят другие. Всех дел и остаётся, что золота получить что с ромеев, что с сельджуков, что с русов. Но русы меньше всех платят, только за работу и склады, пошлин торговых с них половцы, как уговорено было, не берут. Зато с южан — три шкуры дерут. Выгодно, Великий Тенгри не даст соврать!

Эти слухи, тщательно, с восточной тонкостью и хитростью подготовленные, достигли ушей тамошнего хана, которого ещё титуловали эмиром и балтаваром. Всеслав и я еле сдержались, чтоб не фыркнуть, услышав незнакомое слово впервые. Но вместе с безногим придумали, как запустить и подтвердить осторожно те же самые сведения и с запада, с нашей стороны. И, кажется, дед снова перестарался.

Когда у Булгару подтянулись с трёх сторон рати русов и половцев, их встретило богатое и важное посольство. На открытом степным ветрам поле дальнего пригорода стояли шатры караван-сарая. Там и состоялось судьбоносное совещание высоких сторон.

Эмир-балтавар долго надувал щёки и щурил и без того неширокие глазки над ними. Никак не хотел верить рассказам о том, что за светлокожих длинноносых дикарей с запада воюют шайтаны и дэвы. Переводя его речь, Сырчан вспыхивал от возмущения, когда слышал уничижительные и иногда оскорбительные слова. И спорил с эмиром Волжской Булгарии, великим правителем, не боясь навлечь на себя ни его гнев, ни гнев его воинственного Бога, который велел считать всех остальных ниже и слабее. Первенец Степного Волка твёрдо знал от отца, деда и великого хана русов, Всеслава, о том, что это не так.

На очередной, вовсе уж хамский, выпад эмира Сырчан вскочил с кошмы и закричал, что лучше умрёт, чем будет слушать от толстяка в драгоценном халате и тюрбане такие слова. На что Рома лишь качнул ладонью, приземляя горячего союзника.

— Мы проделали долгий путь не для того, чтобы слушать такие речи. Но то, что нас не встретили твои тумены, вселяет надежду. Да, твои конники таятся в трети дневного перехода на полночь и на восход. Да, надумай мы оставить переговоры и схватиться за луки и мечи, беды было бы не миновать. Наверное, ты считал именно так, эмир?

Стенограммы разговоров высоких сторон у Рыси были в нескольких вариантах, от своих и от союзников, дословные, поэтому за достоверность можно было ручаться.

Балтавар, возмущённый и встревоженный услышанной правдой, заверещал что-то на своём, балтаварском, вновь переведённое в стенограммах, как грубое ругательство и сигнал к атаке. Я только похвалил про себя княжича за редкие выдержку и мудрость. И артистизм. Тоже фамильный, видимо, как и холодный прищур серо-зелёных глаз.

Из-за дальних шатров побежала с криками и визгами толпа воинов в доспехах. Не просто в халатах, там и кожа была, и железо. Не рядовые басмачи бежали убивать русско-половецкое посольство подло и вероломно, наплевав на дипломатическую неприкосновенность. Конные ряды наших и степняков были, как и условлено, в паре сотен саженей, и не успели бы прикрыть при всём желании.

Роман Всеславич, князь Киевский, поднялся с ковра шитого, перекрестился да на Солнце красное глянул. Снял со спины лук тугой, достал из ту́ла востру стрелочку единую. Поводил руками над ней, бормоча что-то про «сам виноват, падла узкоглазая». Наложил на тетиву шелко́вую да пустил её, одну стрелочку, супротив толпы лютых ворогов.

Стрелять Ромку учил сам Всеслав, да крестный отец, Гнат Рысь. Промахнуться с сотни метров из своего же лука, пусть и тяжёлой заряженной стрелой, мимо невзрачного бочонка, что валялся в куче таких же и ещё какого-то степняцкого скарба прямо на пути бежавшей с визгом толпы княжич не мог. И не промахнулся.

Откуда там взялся тот бочонок, эмир, надо полагать, выяснял потом долго и с большим тщанием. Но о том, что удалось ему вызнать, в донесениях ничего не было. Историю тайного бочонка знали трое нетопырей и Рома. Поэтому когда несколько нукеров буквально брызнули во все стороны красным, а ещё несколько десятков разлетелись под адский грохот на куски, дёрнулись, кроме этих четверых, абсолютно все. Визжал что-то, не слыша себя самого, эмир. Повалились ниц его присные. Когда с самого неба будто бы прилетела на кошму обугленная и дымящаяся голова с оскаленными зубами. Оказавшаяся головой двоюродного брата балтавара, Ибрагима, первого в тех краях багатура-богатыря.

Роман Всеславич сел, сложив ноги восточным кренделем, как Ак-Сулу учила, и поднял пиалу, чуть откатив дымившуюся чужую башку, чтоб не мешала. Отпил жирного солёного отвара из иноземных листьев, редкой дряни, если с квасом или со сбитнем сравнивать. Дождался, пока