Ужасы войны - Тим Каррэн

Стаббс обвел взглядом лица, потускневшие под дождем, зная, что больше никогда их не увидит. Война была адом - и этот ад только начинался.

9

С фонарем в руке он спустился в сырую землю под ливнем. Проход был узким, и ему пришлось ползти на животе, с гранатами за спиной, держа револьвер и фонарь перед собой. Он пробирался через клаустрофобический мрак, и тошнотворный запах подземного гниения обволакивал его.

Он ожидал крыс, но не увидел ни одной.

Были места, куда, похоже, даже они не ходили. Запретные места, зараженные темным, ядовитым злом, таким полным, таким отвратительным и заразным, что они не осмеливались туда ступать. И норы под этой проклятой деревней были таким местом.

Стаббс полз вперед сквозь грязь и слизь, как бескостная рептилия, с запоздалой тревогой понимая: пути назад нет. Что бы ни пряталось в чреве этого подземного кошмара - он двигался навстречу ему навсегда. Но это пугало его меньше, чем воспоминание о Пигги. О том, как тот умер.

Стены были узкими, сочащимися грязной водой и комьями земли. Чернота была густой, едкой, туманной и тяжелой для дыхания. Он полз минут десять-пятнадцать, когда начал находить обломки костей, а затем и целые скелеты, вмурованные в сырые земляные стены. Вскоре проход был усеян торчащими костями ног, лопатками и черепами, выпирающими из сочащейся грязи. Все они были серыми от ила и изъедены укусами. Но не только кости - подошвы траншейных сапог, рваные куски униформы, обесцвеченные ремни, даже пара шлемов, сильно изгрызенных. Наконец, изгрызенные мумии солдат, еще не полностью ободранные от плоти. Тонкие, как палки, руки и ноги мешали Стаббсу продвигаться. Ему приходилось вдавливать их в грязь или ломать, чтобы продолжить.

Оссуарий[7], - подумал он. - Огромная и мрачная свалка, остатки их пиршеств.

Череп свисал с капающего потолка. Стаббс подмигнул ему, хотя был смертельно напуган. Не раз он проползал под отполированным дном гроба, еще не разграбленного.

Время от времени он слышал странные эхо. Далекие звуки гортанных голосов или пронзительного хихиканья. А иногда лишь зловещее и безумное дыхание - словно кто-то выдыхал в пустой металлический барабан.

Чем дальше он продвигался, тем сильнее менялся запах - от просто густого и приторного, с привкусом тленного мяса, к чему-то гораздо хуже. Этот новый смрад был всепоглощающим, окутывающим, и он накрыл его, как саван. На коже оседала его пленка, ядовитая и зловонная. Это был тот самый запах, что он уловил на наблюдательном посту той ночью с Пигги и остальными - огромный черный запах полного разложения, не мертвых вещей, а живых существ, настолько мерзких и низменных, что они превращали сам воздух в зараженную злобу.

Да, он был близко.

Его кожа ползла, дрожала волнами, и ему пришлось сжать челюсти и горло, чтобы не начать блевать. Этот великий гнилой запах был их испорченным молоком, разлитым повсюду. Он сочился из воздуха, как зараженная кровь.

Он сглотнул, дрожа, трясясь, ближе к безумию, чем война когда-либо могла его довести.

Туннель теперь извивался, как пьяный. Были ответвления и норы во все стороны. И еще кости. Свежие трупы. Их смертные маски смотрели на него, предостерегая убираться. Проход начал спускаться вниз, и Стаббс пополз, скользя через слизь и грязь, а затем в удушающий канал, через который пришлось пробиваться. Затем он расширился, и он внезапно упал в огромную пещеру. Она была вырыта из камня и почвы, легко десять футов[8] в высоту, в три раза больше в ширину и длину.

Поднявшись, он вытянул фонарь. Он стоял в двух футах скопившейся грязи, смешанной из экскрементов, костей и грязной воды. Сотни черных жуков размером с окурки ползали и питались в этой луже. Стены и потолок были изрыты норами или ячейками, как соты улья. С них свисал капающий серый гриб, похожий на испанский мох.

Он знал, что не один.

Он видел блестящие глаза, сияющие из темных углублений, видел, как скрытные формы выскальзывали из своих нор, словно угри. Слышал скрежет маленьких зубов, словно гвоздей. И вокруг, казалось, повсюду - скрежет, щебет и визг.

Он был в их логове.

Да, они походили на детей - маленькие, но сгорбленные, двигающиеся странными прыжками. Их голая кожа была корявой и болезненно-желтой, их ужасные маленькие лица - как живые черепа, кожа натянута на чужеродной архитектуре костей. Дикие, спутанные космы волос спадали на плечи и ниже, свисая сальными прядями над их могильными лицами.

- Стаббс, - прошептали они единым механическим голосом. - Стааааббс. Стаббс. Стаббс. Стаббс...

Он отгородился от них, не слушал.

Какая-то часть его мозга, еще способная мыслить, начала задаваться вопросом, сколько жутких историй породили эти существа - сказки о буги, гномах, эльфах и лесных чертях. Потому что, увидев их, посмотрев им прямо в лицо, он их узнал. Они жили в сумерках его психики, образы, которые несли все люди как расовую память. Эти существа, эти гули, были древними врагами человечества и жили ночью, тогда как человек жил днем с самого зарождения рода.

Когда его голос раздался, он был сухим, изношенным, но ясным, как хрусталь:

- Да, вот я здесь, вы, отвратительные маленькие ублюдки. Я пришел за вами, за всеми вами.

И, возможно, ему следовало бояться, но он почему-то не боялся.

Он был солдатом, человеком, а эти твари были извращением; они не заслуживали жизни. Они начали наступать толпой в его сторону, выкрикивая его имя, и Стаббс шагнул вперед - не потому, что хотел быть ближе к этим скрежещущим ужасам, а из-за того, что было за ними.

- О, Господи, - сказал он.

В эллиптической впадине, вырезанной в дальней стене, был еще один гуль, но взрослый. Он сидел на алтаре, троне из наваленных человеческих кож, костей и разорванных конечностей. Огромная, дряблая самка с пульсирующей плотью, тестообразно-белой и ужасно покрытой чем-то, похожим на ползущий гриб. Двойной ряд сосков тянулся по ее торсу, и от них сосали извивающиеся, червеобразные тела ее потомства. Она держала их там, бесформенные существа с дергающимися конечностями и ртами, как у миног, которые однажды будут ходить и питаться мертвыми.

Сука и ее выводок.

Она увидела Стаббса и уставилась на него красными, безвековыми глазами, и в них была такая чистая, неприкрытая ненависть, что его внутренности буквально превратились в кашу. Все в нем потекло. Его разум тоже. Ушел в какое-то безопасное место, где такие, как она, не могли существовать.

Она издала пронзительный визг,