Голодный мир - Андрей Михайлович Подшибякин
Ира зачем-то кивнула.
– …Так вот. Деньгами управляет государство, ну, то есть, разные государства.
– Знаем-знаем, – понимающе кивнул дед. – Государство разное, а Абрамовичи с Абрамовичами одни!
(В «Абрамовичах» он поставил ударения так, чтобы они звучали сначала как фамилия, а потом как отчество.)
– А есть как бы компьютерные деньги, которые никакие Абрамовичи не контролируют, – не обращая внимания на реплики из зала, Олег пытался объяснить деду принцип функционирования криптовалют. – Их там, ну, добывают сначала, это долгая, короче, история. Так вот, а я…
Он пощелкал пальцами, мучительно пытаясь облечь привычные термины в форму, понятную 75-летнему старику.
– Помогаю их хранить и, ну, перемещать. И, как бы, вкладывать. Ну, под проценты.
– Так ты, получается, спекулянт?! – в голосе деды Феди зазвучало злое торжество. – Во-о-от! Говорил я бабке, что Сашулю, батю твоего, царствие небесное, надо на завод подмастерьем с малолетства отправлять! А не в эти… институты, проституты. Так бы и сам трудящим человеком вырос, и сына поднял. А так – тьфу…
Олежу это не на шутку взбесило – но взбесило чуть трусливо. Он хлопнул ладонями о стол, постаравшись не задеть посуду, и привстал с табуретки.
– Так, знаешь что! Ты про отца – не смей!..
– А то что?! – дед задрал подбородок и упер руки в бока.
Ире очень захотелось прямо сейчас встать, выйти отсюда, добраться до первой же проезжей дороги, вызвать такси и уехать домой – к чёрту Новый год, к чёрту Бали, к чёрту Олежу с его поехавшими родственниками, к чёрту…
За стеной заухало, застонало.
Боевой настрой с Федора Феоктистовича сразу слетел.
– Проснулась, милая, проснулась, Настюша моя, – залепетал он. – Да от такого, видишь ли, кагала как не проснуться… Ну что ж теперь, что ж теперь, приду сейчас, подожди, душа моя. Уложу, одеялком накрою, подушечку взобью…
– А ты, ну, покушать ей возьми, – сказал сжавшийся Олег, которому уже было стыдно за свой недавний порыв.
– Да не ест она, понимаешь ли, такое… Ей другое надо…
Федор Феоктистович махнул рукой и бросился в спальню. По его щекам катились редкие прозрачные слёзы.
– Блять, – грустно выдохнул Олег.
Ира снова кивнула.
На экране переносного телевизора, о существовании которого присутствующие давно забыли, куранты начали отбивать полночь.
– С Новым, блять, годом, – сказал Олег и опрокинул уже неважно какую по счету стопку самогона.
* * *
По единственной дороге, ведущей к опустевшему поселку, пробирался черный «Ленд Ровер» с выключенными фарами.
* * *
Под звучавший из телевизора гимн сидели молча.
Из спальни доносилось кудахтанье Федора Феоктистовича и гулкие звуки, издаваемые бабушкой.
– Инсульт был? – Ира мотнула головой в сторону закрытой двери.
Олежа неопределенно мыкнул – признаваться в том, что он не знал подробностей бабкиного недуга, было стыдно. После развода родителей семья, и раньше-то не бывшая особо дружной, быстро развалилась на части; мать с отцовской родней не разговаривала и даже не пришла на его похороны; Олеже было не до засевших в дальнем Подмосковье родственников; как-то так всё… Разлетелось в разные стороны, разошлось по своим новым, непересекающимся орбитам.
Еще стыднее было признаваться самому себе, что в Зекзюлино он по своей воле не поперся бы и сегодня – просто, ну, так вышло. Ситуация, ситуёвина…
В телевизоре продолжались торжества: одетый почему-то в косоворотку Гарик Мартиросян пел дуэтом с Машей Распутиной… Или это Ирина Аллегрова? Ира их друг от друга не отличала. Свет прожекторов пробивался через клубы сценического дыма и облака конфетти.
Ира, справившаяся было с последствиями холодца, снова ощутила подкативший к горлу осклизлый ком. Закашлялась. Потянулась за водой, зло оттолкнув протянутую Олежей руку с рюмкой самогона; тот выплеснулся, залил блюдо со свининой.
Ира вдруг поняла две вещи. Первая: что она видит себя как бы со стороны, из-за плеча. Вторая: что сейчас она взовьется, заколотится в истерике, опрокинет табуретку и упадет на пол, захлебываясь воем.
В спальне замолчали.
– Я больше не могу, – спокойно сказала Ира. – Я домой. К херам твое Бали. И тебя самого туда же. Не пиши мне, не звони мне, просто забудь всё, как не было ничего.
– Ирина, погоди, ну пожалуйста, ну потерпи еще часок-два, я тебя прошу, – привычно заскулил Олежа. – Нам надо к самому вылету приехать, ну, просто так получилось, такая ситуёвина сложилась…
– Я никуда не поеду.
– Ну куда ты сейчас одна пойдешь, – сменил тактику уже, кажется, бывший бойфренд. – Ночь, темень. Тут места такие – в пабликах писали, вроде маньяков ловили. Ну потерпи, ну пожалуйста, ну еще часок, ну два максимум, а потом море, там, пальмы, забудем обо всём об этом…
– Море, видишь ли, пальмы! – деда Федя вернулся за стол неслышно, как никуда и не уходил. В его голосе дрожало раздражение. – Сейчас, сейча-а-ас…
Он вскочил, достал с антресоли коробку, покопался и вытащил из нее большой фотоальбом в бархатном красном переплете.
«Пиздец», – гулко подумала Ира.
– Море, видишь ли! – издевательски растягивая гласные, повторил деда Федя. – Море! Федор Феоктистович всю жизнь руками работал на советском производстве, до кровавых мозоле́й… А путевку в санаторий партком зажимал, потому что, видишь, не вышел им рожей Федор Феоктистович. Даже зимой, мразь такая, не давал, в несезон. Ну ничего, ничего, как парторга сожрали, так сразу и путевки начали предлагать, и всё. А Федор Феоктистович, видишь ли, гордый, не брал уже. Вы, молодежь, не понимаете сейчас такого, а трудовая гордость – она превыше всего, видишь ли, любых путевок с подачками! Вот, смотри!
Он распахнул фотоальбом и ткнул пальцем в первую же его страницу: там из прозрачного плена поблескивал золотом и кумачом диплом ударника. Ударника чего именно, Ирине видно не было – да и не хотелось знать.
– Ни одной пальмы в жизни не видел! – дед подчеркнул каждое слово ударом твердого пальца по столешнице. – И, понимаешь ли, не жалею! По морям только спекулянты катаются и проститутки, а трудовые люди…
Заметив, что Ира начала вставать с табуретки, Олег подкинулся первым.
– Да какой ты ударник, ты на мясокомбинате всю жизнь проработал! – выплюнул он. – Забойщиком!
– А и что, – спокойно согласился дед. – Конечно! Оно ж, видишь ли, сталь плавить или рельсы катать любой лишенец сможет: закончил, понимаешь, профтехучилище, да знай рычаги дергай, только про технику безопасности не забывай да для многотиражек позируй. А свиночек резать – нужен талант, нужен особый, понимаешь, склад. Она же как человек – доверяет тебе, ресничками хлопает. Если бояться будет, то, понимаешь, мяско горькое, с говном пополам. А если без страха, с уважением горлышко под нож
