Фонарщица - Кристал Джей Белл

Он тянется ко мне, хватает за талию, словно тисками, и поднимается на ноги. Логика подсказывает мне, что его внушительный вес должен опрокинуть меня, но вместо этого я ощущаю только намек на давление. Когда он оказывается передо мной, я уже ничего не чувствую. Я смотрю, как изуродованное лицо Гидеона с покрытой волдырями, почерневшей кожей заживает на глазах. Нет, не совсем заживает. Как будто раны затягиваются, оставляя после себя красные следы, похожие на шрамы. Как и в ту ночь в мастерской, кожа Гидеона срастается. Его волосы отрастают. Все, кроме обгоревшей дымящейся одежды, восстанавливается.

Его глаза снова сосредотачиваются на мне, белый вихрь сменяется карим, а затем голубым. В карих глазах кружится безумие. Ярость. Ненависть. Но голубые таят печаль. Непреклонность. Выносливость. Может быть, таким он был когда-то, до того, как Уорблер овладел им? Я чувствую, как все это пульсирует во мне. От того, что Гидеон вложил в меня. Я не знаю, где начинается он, где продолжается лес, где заканчиваюсь я.

По воздуху гуляет морозный ветерок, доносящий запах реки. Туман рассеивается ровно настолько, чтобы можно было разглядеть покачивающиеся дубы и клены, растущие вдоль улицы. Я слышу, как где-то за деревьями журчит вода в ручье. Я покинула тело и оседлала туман. Нет. Я сама часть тумана. Мы парим над деревней и людьми, их дома и заведения разбросаны по берегу реки, как детские кубики. Затем над штабелями древесины, сложенной на лесном складе на юге, и над обезображенной землей вокруг, простирающейся на многие мили. Пни торчат из земли, как переломанные кости.

Эти следы насилия ранят нас, оставляя невидимые синяки. Мы проплываем над фермами и полями, покрывающими расчищенные земли на западе, где культивируют новый тип жизни. Небывалый тип.

Глубокое удовлетворение наполняет нас, когда мы ласкаем ростки, возникающие из пепла небольшого лесного пожара на северо-западе. Корни питаются телами, похороненными в роще. Деревья растут из еще более древних скелетов, разбросанных по всему лесу. Мы чувствуем молодых женщин, заточенных на кораблях, за много миль отсюда, за океаном, навеки скованных нашей силой, навеки лишенных собственной силы и дара жизни. Они стали сиренами, которые приманивают для нас пищу.

Я возвращаюсь в свое тело, когда меня с неестественной силой подхватывает Гидеон. Он уносит меня подальше от догорающего маминого тела. Подальше от голосов, доносящихся из тумана, от соседей, которые хотят помочь кому-то из своих, еще не зная, что они найдут. Не зная, что уже слишком поздно кого-то спасать.

Мне так жаль Пру. Я хотела бы защитить ее от ужасов, подстерегающих на улице, от чувства одиночества после исчезновения сестры и от всяческих трудностей, которые ждут ее в будущем. Больше всего – от Гидеона. Но на самом деле Пру будет в порядке. Она всегда с достоинством и оптимизмом встречала любые трудности, с которыми сталкивалась. Она никогда не оставалась в одиночестве, находя поддержку у других женщин. И более того, ни разу не остановилась в своем движении вперед. Она лучшая из всех нас. Лучше, чем Па, мама или я. Она найдет свой путь. Как она сказала мне однажды, людям надо доверять.

Каждый дюйм моего тела погрузился в сон. Я не могу пошевелиться, сколько ни пытаюсь. Даже слезы не текут. Я застыла раз и навсегда и не могу открыть рот, чтобы дышать. Чтобы крикнуть Пру. Чтобы сказать: Я люблю тебя. Я прощаю тебя. Я так обо всем сожалею. Я так горжусь тобой, той женщиной, которой ты становишься. Никогда не прекращай сиять. Потому что ты солнце.

Моя рука все так же вытянута, но она не моя. Эта длинная и элегантная конечность, пальцы согнуты книзу, как будто держат что-то. Возможно, когда-нибудь к этой деревянной руке подвесят фонарь. Ведь эта статуя как-никак фонарщица. Может, она будет наставлять других на путь света, отвращая от тьмы. Жаль только, она не справилась с этим в жизни.

Чем дальше Гидеон уносит меня, тем гуще становится туман между деревьями, но не для меня. Я чувствую, как он постепенно проникает в меня, словно сироп, сочащийся из кленов. Сироп такой же темный, как глаза Джози. Ты видишь меня, Джози? Мне так жаль. Дерево продолжает давить на меня, изменяя меня изнутри. Высокий дребезжащий звук у меня в ушах, щелк. А дальше ничего. Тени надвигаются на меня, все ближе и ближе. Неизбежность неутомима. Вы думаете, что у вас так много времени. Вы успеете подготовиться к медленному увяданию. Но это Великая ложь. Время. Жизнь… вот она есть, а вот уж нет. Прошла. Слишком быстро, чтобы понять.

Было ли так же с Мириам, Сюзанной, Молли? Со всеми, кого похитили за все минувшие годы, сделав их приманками. Сколько нас таких? Мысль о них приносит мне мимолетное утешение, этот наш кошмарный общий опыт. И все же все мы остаемся одиночками, каждая в своей собственной тьме.

Я боюсь. Так боюсь этой тьмы. Она надвигается огромной волной, погружая меня в невообразимые глубины. Я тону. Кто-то сжимает мне руку под водой. В этом прикосновении покой. Сила. Любовь. Обещание. Па. Затем он уходит, но я чувствую, как по мне проходит рябь в этой разрастающейся бездне тьмы без конца и начала. Я стала деревом. Дерево стало мной. Лицо Пру – падающая звезда над водой, но я все еще чувствую ее, тепло, которое приходит и уходит, зажигание и гашение масляной лампы.

Эти моменты служат напоминанием о существовании.

Время баюкает меня в этой жгучей темноте, и я жду.

Я буду ждать.

Вытянувшись по направлению к свету.

Эпилог

К тому времени как Пру добралась до причала, подол ее платья насквозь промок, а на лифе остались грязные следы ладошек Констанс. Пру переместила ее на другой бок, и малышка захихикала.

Констанс, которой не исполнилось и года, была любопытной девочкой, склонной попадать во всевозможные неприятности. Пру полагала, что это свойственно большинству малышей, но не могла отделаться от мысли, что у ее ребенка избыточная склонность лезть куда не надо. Впрочем, если не кривить душой, ее это вполне устраивало. Констанс обожала ползать в саду перед домом, пока Пру ухаживала за растениями. Она любила играть в грязи и то и дело хваталась для устойчивости за стебли