Анчутка - Алексей Малых
— Подожди ещё немного, и я приду за тобой. А потом… может ты простишь меня.
"Простишь, что я сын твоего врага, племянник убийцы твоего отца, сам убийца — на моих руках столько крови твоих соплеменников?" Храбр не знал как объяснит, что уже успел обзавестись семьёй. Да! Его вынудили. Свобода — прекрасная женщина: красива, умна не по годам, добра. Она с пониманием приняла его любовь к другой, она отпустила его сама, после того, как понесла — к этому их тоже принудили — у степняков есть свои средства: немного дурманящих благовоний и вино. Тогда, когда Храбр впервые проснулся в объятьях Свободы, даже не сразу и припомнил, что между ними произошло.
По ночам он ещё долго шептал ей другое имя, а та… та смиренно терпела, отдавшись полностью своему супругу, принимая его благосклонность. Милость он дарил ей каждую ночь, унимая бдительность приставленных к их веже батыров и женщин из рода Ясинь-хана, чтоб те засвидетельствовали их совокупление. А потом, по истечению свадебного торжества, длившегося больше месяца, Манас решил бежать, страшась того, что если ещё немного промедлит, то забудет о Сороке, впервые познав женскую ласку, и боясь от этого воспылать чувственной страстью к своей юной жене.
В тот день она помогала ему одеться как и прежде, сначала, немного прихрамывая на одну ногу, поднесла тёплые штаны, потом рубаху, помогла надеть высокие сапоги с заострёнными наколенниками, украшенными тесьмой, пристегнула золотые застёжки к ременным поножам, охватывающим бёдра и прикреплённые к поясу. А затем, протягивая своему мужу кафтан с меховым подбоем, тихо пролепетала:
— Пока не будет моего господина, я буду носить кумыс на курган его матери… — принимая кафтан, Манас, казалось, на мгновение замер.
— Я на охоту, — попытался успокоит волнение молодой женщины.
— Господин помнит нашу первую встречу? — Манас гукнул. Он даже не глядел на Свободу, когда та приблизилась к нему. Она вскинула руки к его груди, робко провела пальцами по ней, продевая серебряные пуговицы в кожаные петельки. — Это было на празднике Чыл Пазы (Голова года, весеннее равноденствие). Моя лошадь понесла, а я выпала из седла и повисла на стремени. Я помню, как тогда перепугалась. Лошадь тянула меня через всю степь, а я не могла освободить ногу. Я сначала пыталась сорвать пояс, потом расстегнуть застёжку на колене, но не смогла дотянуться, а потом потеряла сознание.
— Ты ударилась головой о дерево, мимо которого пронеслась твоя лошадь.
Свобода бессознательно тронула свою голову, где под волосами был спрятан небольшой шрам, от чего кольца в тугих косах мелодично звякнули.
— Ты спас меня.
— Просто тогда я оказался по близости. И не льсти себе, я бы поступил так с любым, даже если бы это был обычный чабан.
— Нет. Те кто был рядом боялись подступить, потому что лошадь начала брыкаться. А ты был далеко от меня… Мне рассказывали, что ты сам получил удар от моей лошади, когда спасал меня.
Манас помнил это. Свобода тогда словно тюфяк, болталась где-то под длинными ногами скакуна, только по чистой случайности её не задевало копытами. Ногу маленькой наездницы неестественно вывернуло — потом, когда Манас уже высвободил её из длинного сапога, понял что та сломана возле щиколотки, такой тонкой, которой никогда уже не стать изящной как прежде.
— И из благодарности ты захотела, чтоб я стал твоим супругом? — не давая дальше застегивать пуговицы на своём кафтане, перехватил руки Свободы, хрупкие, трепещущие от его прикосновений.
— Ты мне понравился ещё до этого. На охоте… Ты был словно вольный ветер степи. Для тебя не было ни преград, ни трудностей. Этого тура никто не мог заарканить, а ты в одиночку убил его. Запрыгнул тому на лопатки и пробил его шею. Я всё видела… — говоря это, Свобода широко раскрыла янтарные глаза, которые были полны восторга.
— Твой отец, подарил мне тогда лук…
— Мы будем ждать тебя, мой господин, — Свобода лишь это сказала Манасу на прощание, поправляя его кафтан, а когда тот задержался перед пологом, верно сам терзаясь сомнениями, она тихо подошла к нему сзади, и, просунув руки по его бокам, робко обняла, несмело прижавшись к его спине. — Я отвлеку их.
И он обещал вернуться…
За день до охоты, когда раздался первый удар топора в лесу, Храбр ещё спал. Ему впервые снилась Свобода. Она, распустив свои тугие чёрные косы, безутешно рыдала на могиле его матери, обильно умащивая курган своими тёмными от обиды слезами, что те впитавшись в землю, потоками достигли костей Тулай.
В день охоты Храбр слился с массой загонщиков, снующих по лесу, подыскивал лучший подход к Олегу. Бояре уже достаточно упились, охрана тоже уменьшила бдительность, и кмети позволили себе вальяжно развалиться под деревьями, наевшись мяса досыта. Всё бы ничего, да один ловчий вдруг начал носиться по лесу, отвлекая на себя.
Прикончить его, чтоб не мешал? Вскинул лук, притянул тетиву к щеке. Прицелился к ловчему — мелкий совсем. Солнечный луч тронул своим мягким золотом оперенье на калёном древке. Храбр задумался о чём-то, любуясь этим. А отрок всё носится, почти беззвучно, только вепрь хрякает. Выловил ловчего взглядом, когда тот выбежал на полянку, и уже готовый устрелить его как козу, задержался. Пусть ещё немного откроется. А тот свернул в сторону, завихлял, несясь к берегу. Храбр прицелился. Нужно стрелять, а то уйдёт. Тетива поднатянулась. Хотя нет — пусть шумит, так легче будет скрыться самому — передумал Храбр и медленно ослабил натяжение.
Олег тем временем, доказывая свою трезвость, решил пострелять белок. В седле держался уверенно, хотя Лютый терпеть не мог запах браги, но покозлил лишь для приличия, и смиренно затрусил к лесу. Вот тот момент! Храбр долго вёл обидчика своей матери на булатном пере своей калёной стрелы. Почему долго? Терзало его сожалениями, сомнениями изводило, даже пристыдился, припомнив всё хорошее, что он получил от Олега, но ненависть, которая росла в нём с самого появления на свет, укрепила его руку.
— Белка! — воскликнул Олег, войдя в лес. — Кто
