Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Одно я вам могу пообещать, Анна Львовна, – холодно сказала Матрёна Ивановна на прощанье. – Княгине Данзайр я ничего не скажу. Не из-за вас. Из-за себя. Я всегда настаивала на том, что вы лучше, чем… чем оказались. Никто, кроме меня и вашего мужа, о том знать не будет. Доброй ночи!

Ночь была доброй и в сиротском приюте. Толковой охраны тут никогда не было, сиделка спала на посту. Кому придёт в голову красть подкидыша из приюта?! Он, собственно, потому и подкинут, что никому не нужен. Авдей двигался так бесшумно, что никто и не заметил, как из одной кроватки пропал крепко спящий младенец.

Лариса Алексеевна и Яков Семёнович, одетые по-дорожному, сидели в крохотной гостиной Сапожникова.

– Мы поступаем нехорошо и неправильно! – процедил Яков Семёнович.

– Я всю жизнь поступаю нехорошо и неправильно! Мне не привыкать. Первым делом они кинутся к сестре милосердия… Не таращи глаза, ты тайну сохранил. У меня для подобных дел Авдей есть. Пока они будут метаться, мы границу пересечём.

Так и произошло. Когда обнаружили пропажу, по первому подозрению кинулись к Анне Львовне сразу с полицией. Арестовали. Пока дождались возвращения супруга подозреваемой, пока выясняли, отпускали – чета Сапожниковых с младенцем была уже далеко. Никому и в голову не пришло бы разыскивать ни одного из них в связи с этим делом.

Забегая вперёд: через полгода Андрей Прокофьевич получил весточку от Ларисы Алексеевны. Передали лично в руки в запечатанном конверте без адреса. Почте не доверила. Письмо было короткое. Сообщала, что в порядке. Что исчезнувший доктор Сапожников ныне её законный супруг и у них прелестное дитя. К письму прилагалась фотографическая карточка Лары с очаровательной малышкой на руках. Лариса Алексеевна казалась моложе лет на двадцать. Из-под шляпы виднелись белые пряди. Не то решила стать блондинкой, не то поседела. По карточке не разберёшь. А вот пейзаж итальянского побережья Андрей Прокофьевич вполне опознал.

Анну Львовну, разумеется, отпустили. Матрёна Ивановна рассказала Владимиру Сергеевичу о морфии и кокаине. Тот известие принял спокойно: мол, люди совершают ошибки, и он никому не судья. Принялся отучать жену. Это было непросто. Снова стало не до супружеской близости. Стоит отметить, что тоска по капелькам и порошку заслонила тоску по маленькой девочке, о которой Анна Львовна не особо-то и вспоминала, лишившись стимуляторов. Зато ими она грезила неистово. Признаться, мужу приходилось её даже связывать на первых порах и быть довольно жёстким. Ася принимала это за жестокость, и если Владимир Сергеевич был в чём-то виноват перед Богом и людьми, то свой курс лечебного покаяния получил сполна. Что увеличило меру его привязанности к Анне Львовне, определяя простую пропорциональную зависимость: чем больше мужчина тратит себя для женщины, тем более становится с ней неразрывен.

Нилов доложил Вере Игнатьевне, что у кролика на вскрытии достоверно увеличены яичники и прочие признаки наличествуют. Так что женщина, чью кровь профессор ему вручила, несомненно беременна.

Прелестно! Как раз свою работу начала Государственная Дума первого созыва – первый в Российской империи представительный законодательный орган, избранный народом.

Дума первого созыва просуществовала одну сессию продолжительностью в семьдесят два дня, после чего была распущена императором.

С наскоку стать парламентской монархией не удалось. Не из-за государя, более всего мечтавшего разделить бремя непосильной для него власти с народными представителями. Но народные представители нещадно ругались по любому вопросу, выработать единой линии не могли, создавали фракции внутри фракций. В общем, демонстрировали все самые худшие человеческие качества. Это был даже не базар, поскольку базар для того и существует, чтобы люди в итоге договаривались. Впрочем, стоит отметить, депутаты Государственной Думы первого созыва договорились по единственному вопросу: был сокращён кредит на оказание помощи голодающим с 500 млн до 15 млн рублей. Позаботились народные избранники о народе, нечего и сказать! Первый и единственный проект, прошедший при Думе первого созыва все законодательные инстанции, выглядел насмешкой, диким глупым фарсом.

Восьмого июля 1906 года вышел указ Николая Второго о роспуске Государственной Думы. Девятого июля 1906 года Николай Александрович Романов выпустил Манифест, поясняющий его указ:

«Выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению.

Смущенное же таковыми непорядками крестьянство, не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновению закону и законным властям.

Но пусть помнят Наши подданные, что только при полном порядке и спокойствии возможно прочное улучшение народного быта. Да будет же ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению Нашей Царской воле. Призываем всех благомыслящих русских людей объединиться для поддержания законной власти и восстановления мира в Нашем дорогом Отечестве».

Императора можно понять. Самым важным был земельный вопрос, в Думе же рубились об освобождении политзаключённых, что могло подождать. И вовсе о сущей ерунде, о которой и упоминать стыдно. Народные избранники за редким исключением в виду имели хоть что-нибудь, кроме личных амбиций и своего чёртового права.

Единственным важным и жизненно необходимым для России результатом работы Государственной Думы первого созыва стало назначение председателем Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина. Человека, по верному мнению княгини Данзайр (и многих прочих людей чести), умного, решительного, честного и бесстрашного. Столыпин стал единственной надеждой Российской империи.

В Манифесте было объявлено о созыве новой Думы, но Вера Игнатьевна предпочла более не принимать в этом участие. Ей претило, что народное представительство в массе своей более всего заботилось о своём праве решать народные судьбы и нимало не беспокоилось своими обязанностями перед теми, кто их избрал. Да, император слаб. Но Столыпин – силён, дай бог ему здоровья. Пётр Аркадьевич – человек чести, человек долга. Родовой девиз Столыпиных гласит: «DEO SPES MEА»[100]. Надежда же России – Пётр Аркадьевич Столыпин.

Руководить клиникой и заседать в Думе оказалось немногим больше, чем может тащить на себе обыкновенный человек. Хотя Веру Игнатьевну нельзя было назвать человеком обыкновенным, кое-что она упустила из виду среди дел громадья – аборт. Твёрдо решив, она даже попросила Матрёну Ивановну, но