Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

– Прощайте, отец!

Вера Игнатьевна вышла из обители старца. Доктору Кравченко ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

Некоторое время шли молча.

– Простите, что я вынудила вас быть свидетелем. Как вы догадались, старец Иосаф – мой отец. Князь Игнас Юзефович Хованский. Один из потомков Патрикея Наримунтовича. Угасающий род.

– Вера Игнатьевна! Я совсем не то имел в виду, когда сравнивал дитятю со щенком, а людей с животными. Я вовсе не хотел…

– Какая разница! – перебила Вера. – Сказали верно. Это помогло мне. Я вам благодарна, – она коротко рассмеялась. – Комедия! Он решил, что помирает. Разделил состояние на две части. Монастырю, понятно. И клинике, которую возглавляет его дочь. При условии, что дочь с ним попрощается. Но дочь была врач и дура! Он тут всерьёз в старчество ударился. Организм ослаб, вот он и получил трематоду Opisthorchis felineus, кошачью двуустку, попросту – глиста! Вы не находите это крайне ироничным?

– Полагаю, они все тут его щедро получают из рыбы, – ушёл от ответа Владимир Сергеевич. – Теперь уж точно откажемся от трапезы и попросим как можно быстрее вывезти нас на большую землю.

– Самое смешное, – прыснула Вера, как девчонка, – что сейчас он наляжет на лук с чесноком, фитонциды задавят глиста. И он проживёт ещё чёрт знает сколько! Возможно, меня переживёт! Здоров как бык и манерен, как профурсетка. Ах, как он взмахнул рукавами рясы! Вот надо было мне заметить?!

– Вера Игнатьевна, вы очень по-божески поступили.

– По-людски я поступила! Всего лишь по-людски. По-человечески. Или даже нет, дьявол! Я поступила всего лишь профессионально: поставила диагноз и рекомендовала лечение.

Когда баркас отчалил, Вера Игнатьевна снова рассмеялась. До слёз!

– Нет, я не понимаю, Владимир Сергеевич, отчего вам не смешно. Могучее здоровье старца, которое не могли сломить войны, богатство, страсти и пороки, пострадало от простых круглых червей, жрущих его заживо! Исключительно потому, что он вообразил себя какой-то Марией Египетской[98] и отказался даже от редьки!

Впервые за долгое время у Владимира Сергеевича прямые и ясные суждения запорошило налётом сомнения: не совершил ли он ошибку, женившись на женщине, которая его не любит?

Вера Игнатьевна же с лёгкой горчинкой смаковала мысль о том, что дети ей совершенно без нужды.

Глава XXXII

Стоит упомянуть, что на острове Коневец Вера Игнатьевна и Владимир Сергеевич сходили к Конь-камню. Веру очень позабавило, что на языческое святилище не так давно нахлобучили сверху часовню Арсения Коневского[99], новгородского чудотворца и основателя Коневского монастыря, чья собственная фамилия никому не известна, а в историю он вошёл под прозвищем, полученным от гранитного валуна.

А на большой земле Матрёна Ивановна мучилась вопросами морали и нравственности, которыми в своё время нисколько не мучился добрый христианин Арсений Коневский, насаждая язычникам свою религию и отбирая их землю.

Нет, вовсе не тем мучилась Матрёна, что зачала «во грехе». Какой там грех, господи! Курам на смех! В двадцать лет, может, и мучилась бы. Но не сейчас. Сейчас она была счастлива тем, что забеременела, и у неё никаких вопросов не возникало. Выносит и родит. Надо бы, конечно, обвенчаться, чтобы всё прилично. Хотя и это, признаться, до одного места. Чай, не монаршие особы, не князья, да сейчас и тем всё можно. Но если обвенчаться до родов, с бумажками для ребёнка всё проще.

Мучило Матрёну Ивановну совсем другое. Она полностью доверяла Асе и потому в операционные дела не лезла с тех пор, как Анна Львовна была назначена старшей операционной сестрой. Но как Аська вышла замуж и временно отлучилась из клиники, Матрёна вернулась к администрированию операционных дел. В силу выработанной профессиональной привычки всё пересчитала и сверила. Раз пересчитала. Два пересчитала. И ещё несколько раз тщательно сверила. И всё выходило, что не набиралось такого количества операций и рецептурных пациентов, насколько поубавились запасы морфия и кокаина.

Матрёна Ивановна сопоставила это с поведением Анны Львовны в последнее время, обругала себя последней дурой (мало ли, что любовь закатная, дела-то никто не отменял!), посамоедствовала, но не слишком (в её возрасте и при её положении это вредно), и стала размышлять, что делать. Необходимо избавить Асю от заразы. Это понятно. Но как с немалым перерасходом обойтись? Довести до сведения Веры Игнатьевны? Нет. До Владимира Сергеевича? С виду разумно. Тем более как Асю лечить без его ведома? А вот как ему сказать такое? Невозможно!

Матрёна Ивановна нанесла визит Анне Львовне, теперь уже Кравченко, застав ту в невозможно хаотичном настроении. Смеясь и плача, та с ходу вывалила на Матрёну Ивановну то, что Владимир Сергеевич неприятен ей как мужчина и она не представляет себе, как с ним можно делать то, что положено делать супругам; и то, что она охотно проделала бы это с Сашенькой Белозерским! Хотя прежде она полагала, что для замужней женщины измена мужу невозможна. Мятежная девственница. Замужняя девственница! Ой, горюшко! Далее говорила про то, что у неё забрали Лялю, потому что мир жесток и несправедлив, а директриса приюта злобная дурища, о чём Анна Львовна не преминула довести до сведения непосредственно самой директрисы.

За добрых полчаса извержений Матрёна Ивановна и слова, кроме «здравствуй», сказать не успела. Ася же, прервавшись на поход в ванную комнату, вернулась с готовностью продолжить.

– У тебя нос в белом! – перехватив её за руку и не дав опомниться, рявкнула Матрёна Ивановна. – Подозреваю, что это не пудра!

Ася разрыдалась. Призналась, что уже некоторое время… Ещё до закрытия на реконструкцию…

– Я поставлю в известность вашего супруга. Пусть он решает, как с вами поступить!

Матрёна Ивановна отпустила её. Посмотрела строго, укоризненно.

– Ты мне чаю не предложила. Не спросила, как дела в клинике, как дела у меня. Однажды профессор Хохлов сказал, что сильнодействующие средства вроде морфия и кокаина не сразу меняют личность, сперва лишь проявляют её. Тогда я с ним не согласилась. Мне не хочется быть согласной и сейчас. Потому что та Ася, которую я любила, была доброй девочкой, а не самовлюблённой особой, зацикленной на себе. А если я ошибалась, я предпочту думать, что моя Ася была чистым листом, и капельки с порошками нарисовали на чистом листе совсем не то. Всё ещё можно стереть. Но вам одной это будет не под силу. Замаранный лист не очистит сам себя.

Матрёна Ивановна Липецких отправилась в ванную комнату и произвела обыск. Её порадовало, что Анна Львовна была ещё не настолько зависима, чтобы броситься на неё с кулаками. Но уже