Возлюбленная распутника - Виктория Анатольевна Воронина

— Фред, я хотела бы повидаться с Джорджем и Эмилией, — оживленно проговорила Мейбелл. — Я очень хочу повидаться с нашими друзьями и поблагодарить Джорджа за его неизменную поддержку, которую он оказывал мне в самое трудное для меня время.

Улыбка погасла на лице графа Кэррингтона, и он сдержанно произнес:

— Увы, Мейбелл, я порвал всякие отношения с Джорджем. Поэтому, пока я жив, мистер Флетчер не переступит порога моего дома, и вряд ли ему будет приятно видеть меня.

— Но что случилось? — озабоченно спросила Мейбелл. — Вы поссорились? Из-за чего?

Альфред с минуту помолчал, не желая говорить о вещах, весьма ему неприятных. Но безграничное недоумение на лице его жены побуждало его открыть ей правду хотя бы для того, чтобы она не посчитала его самодуром.

— Джордж пытался отнять тебя у меня, Мейбелл, — глухо сказал он, избегая смотреть ей в глаза, опасаясь видеть в них всю ту же глубокую привязанность к своему сопернику. — Он влюбился в тебя настолько сильно, что легко переступил через наши дружеские узы, верность своей жене, через собственные моральные принципы. Я больше не доверяю ему, и не желаю больше встречаться с ним ни по какому вопросу.

— Этого не может быть! — не поверила Мейбелл. — Фред, почему ты так решил? Да, Джордж пытался ухаживать за мною в Уэльсе, но после того как я твердо дала ему понять, что люблю только тебя, он смирился с моим выбором, и вернулся к Эмилии.

— Ничего он не смирился! — резко возразил ей Альфред. — Вернее, смирился только наружно, и, пользуясь нашим доверием, пытался воплотить в жизнь свои коварные планы по твоему соблазнению. Когда я колебался в выборе спутницы жизни между тобою и мисс Мэллард, и спрашивал у него совета — не вернуться ли мне к тебе, он твердо принялся отговаривать меня от этого шага и склонять к женитьбе на Пэнси.

Теперь весь смысл поступков Джорджа Флетчера открылся и Мейбелл, и она, потрясенная таким коварством человека, которого считала своим лучшим другом, молчала. У нее просто не укладывалось в голове, что можно так изощренно лицемерить и строить своим друзьям ловушки Ее сердце заболело, когда она увидела страдание на лице своего любимого мужа, — он явно опасался, что она будет отстаивать свою дружбу с глубоко нравившимся ей Флетчером. Да, хотя ее привязанность к Джорджу претерпела сильный удар, она все равно продолжала любить этого молодого человека, — было в нем то редкое обаяние, против которого невозможно было устоять. Но своего мужа она любила гораздо больше, и самым сильным ее желанием было доставлять ему удовольствие и радость.

Мейбелл подошла к мужу и осыпала его лицо нежными поцелуями, стараясь своим ласками прогнать его печаль и тревогу по поводу ее возможного выбора не в его пользу. Ведь нередко женщины из чистого упрямства перечат своим мужьям, и поступают наперекор их словам. Но Мейбелл поклялась в день своей свадьбы самой себе, что она никогда не поссорится со своим любимым Альфредом, и была готова сдержать эту свою клятву. Ей оставалось только надеяться на то, что жизнь предоставит ей возможность достойно отблагодарить Флетчера за все его благодеяния по отношению к ней, не ставя при этом под удар свое супружеское согласие с Альфредом.

— Фред, если ты считаешь, что мне следует прервать все отношения с Джорджем, то я так и сделаю, — принялась она уверять своего благоверного. — Я буду избегать встречи с ним, хотя в Лондоне это сделать не так-то легко.

— О, Джорджа сейчас нет в столице, — с облегчением ответил ей муж. — Отец Эмилии тяжело заболел, и Джордж уехал вместе с нею к нему, чтобы управлять его поместьем.

— Пусть бог пошлет исцеление мистеру Остину, — с сочувствием произнесла Мейбелл, и прибавила: — А мы, Фред, займемся нашими делами, слишком долго мы ждали возможности жить вместе, не опасаясь того, что нас разлучат.

Альфред с готовностью принял предложение жены и для них потекли спокойные, безмятежно счастливые дни. Граф Кэррингтон недоумевал, как он раньше жил без Мейбелл. Она внесла столько любви и счастья в его дом, что его прежняя жизнь начала казаться ему сплошным унылым серым прозябанием. Молодая графиня Кэррингтон относилась не только к нему, но ко всем обитателям его дома с чуткостью и любовью, и слуги ценили это, работая не на страх, а за совесть. Ощущение редкой светлой гармонии начало сопровождать все дни Альфреда Эшби, и он понял, что он полюбил Мейбелл не только за ее редкую красоту и бесконечное женское обаяние, но также за ее доброту, которая оживила его омертвевшее разочарованное в жизни до встречи с нею сердце. Без нее он, в конце концов, стал бы законченным угрюмым мизантропом, чьим любимым занятием стало бы язвительное высмеивание всех проявлений человеческой природы. Мейбелл же вдохновляла его на подвиги, и для него не было большей радости, чем видеть ее счастливой.

Возвращение Мейбелл в Лондон можно было назвать триумфальным. Вся столичная знать наперебой старалась заполучить себе на вечер прежде опальную молодую жену министра финансов. Мейбелл помирилась даже со своей тетушкой Эвелин. Теперь, когда ее своевольная племянница вновь оказалась в фаворе у сильных мира сего маркиза Честерфилд сменила свой гнев на милость и вновь признала ее наследницей всего своего состояния. Правда, графу Кэррингтону пришлось выдержать тяжелый разговор с королем Вильгельмом. Вильгельм Третий откровенно был недоволен тем, что его министр женился на известной стороннице сверженного короля Якова, и он не мог простить Мейбелл, что она отвергла его любовные ухаживания. Но Альфред уже женился на опальной леди Уинтворт, и королю ничего не оставалось, как признать этот брак, поскольку в верном графе Кэррингтоне он нуждался не меньше, чем лорд Эшби в королевской милости. После открытого признания короля молодую графиню Кэррингтон приняла его жена королева Мария Вторая как одну из самых знатных дам страны.

Ради аудиенции у королевы Мейбелл пришлось ехать за город. Уже в 1689 году выяснилось, что старый городской дворец в Уайтхолле не может быть постоянной резиденцией новой королевской четы. Влажный городской воздух, полный угольной пыли из каминных труб — печально известный «лондонский смог» — был смертельно опасен для больных легких Вильгельма Третьего, и его здоровье в Лондоне ухудшилось настолько, что врачи предрекали ему не больше года жизни. Испанский посол полностью разделял эти опасения врачей, когда писал в донесении своему монарху: '