Анчутка - Алексей Малых
— Дед был прав — ты бросил свою дружину, — вставил колко.
— Олег, брат мой, тогда в Переяславле был — ему пришлось всю вотчину, всё имение Ярославу заложить, чтоб нужное собрать. Если бы ни Олег, по миру пошёл бы, робом бы сделался, и ты со своей матерью тоже. Вот так я младшему брату, сыну робыни, — рыкнул в сердцах, — услуживать стал.
— Значит Позвизд воспитывал мою сестру, как простую робычицу (дочь рабыни)?
— Когда я прибыл сюда из Переяславля, Неждана уже стала супружницей Позвизда. Они повенчались, через год после того, как он овдовел, — закончил Военег. — Он держал мою дочь в терему, подальше от посторонних глаз. Я узнал о всём слишком поздно, что бы что-либо предпринять.
— А дочь Позвизда? — Извор слушал его рассказ очень внимательно.
— Она просто путалась под ногами, — Военег о чём-то задумался.
— Путалась?! — в голосе его сына резко надломилось.
Чувства недоумения и закостенелой обиды, переполняющей его, наконец, ощутили свободу. Исказив лицо праведной яростью и подхватив меч, он обрушил клинок на отца.
— Пойми, я делал всё это ради тебя! — Военег выдержал рубящий сверху, отразив удар с присущей ему проворностью.
— Мне ничего не нужно! — обменялись тяжёлыми ударами, что звон их мечей заглушил нарастающий за частоколом гомон возвращающихся с яриловых гуляний. — Прошу, оставь Мира в покое.
— Я хочу лишь вернуть своё. Отец Олега наследником сделал, и моё первенство ему отдал.
Холодная кромка скользнула возле шеи Извора. Нервная дрожь пробирала изнутри. Обессиленный, он выронил свой меч и задрожал голосом, глядя в холодные глаза своего отца.
— Если так, пусть — я понимаю, что твоя корысть не даёт тебе покоя, но скажи, в чём тогда была виновата она? Неужели нельзя было хоть ей оставить жизнь? — сквозь слёзы, душащие его, проговорил Извор.
— Я спасал тебя!
— От чего?! — он вовсе не желал слышать оправданий.
— Они искали владельца перстня!
— Чем он так им неудобен был? — Извор не понимал.
— Когда я у брата в дружине был в первом же разъезде малом, на орду половцев вышел. Еле успели всех предупредить. Олег тогда первым с сотней к ним выдвинулся, пока другие подтянулись. Мы до этого языка взяли, он нам всё и рассказал, где курень хана их. Ярослав потом, ещё до того, как сынами своими, что сейчас в трёх градах сидят и всем миром правят (имеется в виду Русь) вотчину каждому наделил, указал дружины собрать — крепкая заруба была— к их вежам подошли, с лица земли все поселение стёрли, полон большой захватили — после, до самого лета, затишье было — а то они решили, у нас под носом хозяйничать. Кыдан тогда сам еле ноги унёс, — Военег замолчал, давая сыну всё осмыслить. — Обозлился он крепко на нас, а больше всего на Олега, хозяина перстня.
— Олег сказал тебе это сделать? Это Олег предложил Позвизда за себя выдать? Ты коварно его обманул!
— Позвизд обличал меня, он сильно досаждать мне начал, — увильнул от прямого ответа. — Я вашим браком хотел примириться…
— Только лишь примириться?! Ты от него хотел избавиться! Ты поэтому подарил перстень своему свату, как договор о нашем браке, чтоб они думали, что это он Олег?! — Извор понял, что сватовство было лишь предлогом, чтоб заманить Позвизда в смертельную ловушку. — Как ты мог? — это прозвучало с надрывом.
— Они убили бы всех, кто принадлежит нашему роду, если бы не нашли того кого искали. Ты помнишь, в Переяславле пришлые появились, скорняками назвались — половцы то были. А помнишь, как погибла твоя мать? Сегодня как раз день её смерти— девять на десять (девятнадцать) лет уж минуло.
— То ватажники на капище напали.
— Это была месть Кыдана. Он долго выжидал ища удобного момента, собирая силы свои. Мы с Олегом в Курск отбыли раньше, куда Ярослав его наместником направил, и меня в довесок туда же, за границей следить. В тот год митрополит ещё гуляния запретил, а мать твоя, пока меня в Переяславле не было, украдкой на дальнее капище пошла, хотя я ей запретил из терема нос выказывать. Ослушалась мужа и получила сполна — сама виновата, да ещё и мать Мирослава с собой потащила, — Военег говорил холодно, не испытывая ни сожаления, ни боли от потери их жен. — А там уже были половцы. Они туда же ближников всех наших приволокли: Еля с женой брюхатой, Вадима с сыновьями и всеми невестками, Бориса бобыля, лишь единого со старухой матерью. Всех убили, кто со мной в разъезде том был. Но не просто убили — они их зверски растерзали. Они омыли их кровью чуры, а кровавые лужи не впитывались в землю! Всех кто в тот день в округе им попадался рубили, никого не жалели! Словно озверели! А Бориса ближника моего пытали, глаза выкололи, кожу сдирали. Он ни словом не обмолвился, тем мы и спаслись лишь.
— Из-за вас все погибли, а вы?! Вы не отомстили?!
— Что я мог сделать?! Я уже был на полпути к Курску.
— Я даже не видел, как горел крад (погребальный костёр. После принятия Крещения на Руси ещё долго сохранялось двоеверие, и многие ритуалы были перемешаны. Люди были крещены, но не отказывались от языческих обрядов) моей матери! — возмущению Извора не было предела, и осознавая невообразимое высказывал предположения, которые были правдой. — Ты верно изначально знал, кто эти скорняки. Я помню мы с Миром в возу спрятались в обозе, который вы с собой в Курск собрали…
— Как оказалось — очень удачно — ваши матери точно бы вас с собой на капище потащили.
— Вы просто позволили им всех убить! — Извор замолчал, наблюдая за холодным нравом отца. — Вы трусливо бежали! — Извора трясло от открывшейся правды.
— Да! Да! Мы бежали! Доволен?!
— А потом, когда они нашли нас здесь, вы решили отдать им и Позвизда, — Извор продолжал сквозь горечь подступившую к горлу.
— Я должен был остановить это, — голос Военега звучал совершенно спокойно.
— Но не так, — в глазах Извора стояла боль.
— Это уже сделано…
— Ты предал своего побратима! Ты предал Позвизда, своего свата!
— Я был вынужден… Отдав их половцам, я спас своего брата и тебя с Миром
