Анчутка - Алексей Малых
Олег нарушил тишину. Встал оправившись и подступил к Зиме близко. Та, словно не видя и не понимая, продолжала складывать посуду в котомку и сноровисто увильнула в сторону от Олега, понудившегося взять её за руку.
— Я сегодня пришла в последний раз к тебе — ты полностью выздоровел и не нуждаешься более в моей помощи. К тому же твой отравитель найден, — проговорила Зима, поглубже натянув куколь на лицо, чтоб скрыться в нём, не давая пытливому взгляду Олега проникнуть в его черноту.
— Уходишь? — Олег не отводил своих глаз от травницы, которая взяв котомку с лавки, направилась к сеням. — А кто теперь будет готовить для меня?
— Будь более тщательным в выборе нового стряпчего, — замешкалась в дверях. — Грех это, но мне отрадно, что этот пройдоха убит. Он получил по заслугам.
— Жаль только, что я теперь не узнаю, почему он хотел отравить меня, — медленно подошёл к той. — Псы, которым скармливали мою еду, все сдохли. Лишь благодаря тебе я остался в живых. А твоя стряпня мне и прежде была по нраву. Останься, — вплотную приблизился к травнице, повёрнутой к нему спиной. Крепкие мужские руки с нежностью сомкнулись на хрупкий плечах, укрытых чёрным мятелем. Немного промедлив, он ухватился за куколь, и стянул его с женской головы.
Оказавшись без своего покрова, в котором привыкла прятать своё безобразие, Зима угнулась, но мужчина был настойчив — развернув женщину к себе лицом, он поддел подбородок той, наконец, с тщательностью разглядев всё, что было до этого скрыто от него. Он даже не дрогнул от брезгливости, не отвернулся, а лишь покрыл все её шрамы своими робкими поцелуями, смешивая свои скудные слёзы с её обильными. Зарывшись своим лицом в её волосах, он не был в силах сдерживать своего желания обладать этой женщиной, по которой тосковал столько лет, да и не особо пытался обуздать себя.
— Прости меня, Евгеша, — трепетно шептал ей.
— Она погибла много лет назад…
— Прости меня, голуба моя, — вновь покрыл изуродованное огнём лицо поцелуями, а Зима, как бы не хотела, не смела отвести его в сторону — сладостно ей было ощутить вновь его прикосновения. Но стеснение одолело и травница, выкрутившись, х уткнулась в широкую грудь наместника.
— Не нужно…
— Когда ты пришла ко мне зимой, я был так рад, а теперь оставляешь меня?! — сжал ту крепче. — Позволь мне отплатить тебе…
— Я пришла не для того, чтобы получить от тебя награду… — разомлела в его объятиях, не смея даже поверить происходящему.
— Оставайся и будь в моих владениях владычицей… — его ладони скользили по женскому стану, комкая под собой мятель.
— Как можно?.. — задыхалась от мужской пылкости, уже давно не чая ощутить её вновь. — Как можно, чтоб знатный муж взял к себе настолько безобразную жену…
— Ты в моем сердце всегда будешь прежней, — успокаивал ту, растянув шнурок на тонкой шее.
— Что подумают другие? — просто таяла от его нежных поцелуев и шептала сквозь них, боясь, что сейчас наступить пробуждение от сладостного сна. — Я столь безобразна… я буду противна тебе…
— А я потушу все свечи… но лишь, чтоб не смущалась ты…
С хрупких плеч соскользнул мятель.
— Я опозорю тебя… — попыталась удержать сильные, но такие нежные в этот момент руки, стремящиеся снять и её рубахи.
— Никто не посмеет слова сказать. Я наряжу тебя подобно византийским царицам, обвешу тебя, — накрыл её грудь, не тронутую огнём, но изувеченную шрамом от колотой раны, своей широкой ладонью, — золотыми ожерелками, а усерязи и подвески с каменьями своим блеском ослепят всех.
— Но при солнечном свете явь не скрыть? — ухмыльнулась, подхватываемая крепкими руками.
— Я прикажу Ярилу померкнуть перед тобой, — прошептал Олег уложив Зиму на своё ложе.
Он завис над любимой женщиной, словно не веря, что обрёл её, и накрыл её губы своими. Тихи и робки были их ласки, словно эти двое впервые встретились. С трепетом дарили друг другу утешение, развевая свою многолетнюю тоску в разлуке. И потом, не выпуская друг друга из объятий, погружаясь в сладостный сон долго разговаривали, вспоминая прошлые события.
— Ты простила меня, Евгеша? — пробурчал в её макушку, вдыхая запах растрёпанных, пахнущих травами волос и, как казалось до недавнего времени, такой недосягаемый.
— Я никогда не злилась на тебя, — её пальцы щекотливо накручивали колечки на мужской груди.
— Я тогда так напился, что не помнил себя… Я после и капли не брал в рот. Ей-богу клянусь!
— Как же?! — тихо усмехнулась, заглянув в его лицо и, взяв своими ладонями его щёки, посмотрела в глаза, которыми Олег от неуютности забегал по сторонам, по своему нраву не умея достоверно врать ей.
— Я только медовуху пил, — оправдывающе зачастил словами. — И то не больше одного кувшина в день, а говея даже квасу не пил, всё равно после него да на полбе лишь пучило…
Поцелуй Евгении остановил его неумелые отговорки отложив неспешную беседу на некоторое время. Да и куда им теперь спешить, когда у них ещё столько времени, чтобы всё поведать, всё сказать. У них ещё столько ночей впереди, чтоб успеть насладиться друг другом. Свечи догорели…
— Неждана говорила, что лично видела, как крамольники убили тебя… — винился перед Евгенией, что не искал её. — Но тела были настолько обгоревшими, что не были различимы лица — я в каждой погибшей видел тебя… Если бы я тогда не смалодушничал, ничего бы не случилось… — лишь крепче объял тонкий стан жены, которая, сладостно отдавшись своим душевным стремлениям, утопала в этой неге.
— Не кори себя, свет очей моих. Здесь нет твоего греха. Ты не виноват — меня сгубила глупая доверчивость и самонадеянность…
* * *
Курск. Девять лет назад.
Поспешно прихорошившись перед зеркалом, уже успев снять все свои украшения перед сном, и кокетливо улыбнувшись отражению в желтеющей стеклянной глади, женщина выбежала из своей одрицкой в сени навстречу к боярину Олегу, который еле держался на ногах.
— Что случилось, сокол мой? — от этих слов буйный нрав наместника, похожего в гневе на яристого тура, мгновенно утих, и тот, весь преобразившись разом стал похож на кроткого телёнка.
— Евгеша, голуба моя, горю весь, — бражно пыхнул в милое личико.
— Кто ж тебя надоумил столько пить? — отчитывающе, но всё же с мягкостью пролепетала, помогая снять наместнику один за другим сафьяновые сапоги. — Твоё пристрастие тебя погубит…
— Не от того горю, — словил её руку, уже лёжа на одре, застеленным белёными льняными простынями. — Я убил их, — еле слышно проскулил наместник,
