Анчутка - Алексей Малых
19. Грамота
Курск. Девять лет назад.
— Почему вы позволили ему так напиться?! — отложив в сторону гребень, воскликнула молодая женщина приятной наружности, когда заслышав ругань наместника выглянула во двор.
Шумная перебранка ворвалась в терем и покатилась наверх, задержавшись на отды́хе. Наместник махал кулаками и бранился на дворовых, суетливо носящихся вокруг своего властителя, ему подсабливающих, чтоб тот не свалился с лестницы. Кто-то даже получил затрещину, не успев увернуться от размашистого удара и отлетев в сторону, пытался прийти в ясность ума, потирая ушибленное ухо.
Поспешно прихорошившись перед зеркалом, уже успев снять все свои украшения перед сном, и кокетливо улыбнувшись отражению на желтеющей стеклянной глади, женщина выбежала из своей одрицкой в сени навстречу к боярину Олегу, который еле держался на ногах.
— Что случилось, сокол мой? — от этих слов буйный нрав наместника, похожего в гневе на яристого тура, мгновенно утих, и тот, весь преобразившись разом стал похож на кроткого телёнка.
— Лада моя, — протянул к ней руки.
Женщина подставила наместнику своё плечо, на которое он послушно навалился, что та немного присела под тяжестью, и по пути в одрицкую отдала приказ дворовым, чтоб оставили их наедине.
— Евгеша, голуба моя, горю весь, — бражно пыхнул в милое личико и набросился на неё, пытаясь облобызать, явно желая в женских ласках получить забвение от мучимых его терзаний, но, не устояв на ногах и закубылявшись, повалился на лавку.
— Кто ж тебя надоумил столько пить? — отчитывающе, но всё же с мягкостью пролепетала, помогая снять один за другим сафьяноые сапоги, которые намедни подарила ему.
Подкладывая под его голову лебяжьи подушки, дабы наместнику было удобнее лежать, Евгения нависла над ним, беспокойно оглядывая его изломанное, отнюдь не от излишка выпитой браги, лицо, а от чего-то другого, мучительно изъедавшего его изнутри, словно тот проглотил расплавленную гривну, которую присуждали проворовавшимся наместникам.
Воспользовавшись такой близостью, Олег схватил нежную и хрупкую женщину, своими широкими лапами, что Евгения не удержавшись на ногах упала сверху на мощную грудь боярина, накрыв того собой вместо одеяла. Шалые руки тут же забродил по её стану, но наместника хватило только на это.
— Спи, соколик, — шепнула тому и, не приложив никаких усилий, выпросталась из непослушных мужских рук. — Но знай, если опиваться и дальше будешь, тебя от причастия отлучат. Твоё пристрастие к пиву тебя и погубит…
— Не от того горю, что опился, лада… — задыхаясь от мучимых терзаний взвыл. — Я убил их. Слышишь? Убил… Я убил, убил… — уже еле слышно проскулил погружаясь в бражный сон.
— Ну-ну, — думая, что это пьяные бредни любого бранника, Евгения похлопала Олега по груди, как то делают матери, успокаивая своих детей, когда тем снятся страшные сны. — Ты боярин дюжий, не пристало вою ратному оплакивать своих супротивников…
— Ты не понимаешь, — промычал натужно и перехватив тонкую ладонь, затеребил её, словно пытался докричаться, объяснить всю важность его признания, его тягостную безмерность. Олег не мог более удержать в себе носимое, он желал излиться, облегчить свои терзания. — Я своего ближника убил…
— Кого это, позволь узнать, — в невинной улыбке дрогнули губы Евгении, недоверчиво слушавшей бражные бредни наместника.
— Позвизда… — лицо мужа всё изломалось, будто он не сказал, а выдернул из себя это слово, из своих глубин, и от боли душевной, наконец поделившись с кем-то невыносимым бременем, словно страшился этим признанием спугнуть Евгению, сжал крепче женскую ладонь.
- Что за нелепицу ты говоришь? — с лёгким усилием выпростав руку, приняла к себе, и поправила тонкое одеяло, прикрывая Олега. Заботливо склонившись над мужем, смахнула сбившиеся локоны с его лица. — Его и в городе нет, как ты мог его убить…
— Позвизд предал меня, — оправдывался тот, словно на исповеди, мучимый своей совестью, предостаточно изъев сам себя обидой на своего подвоеводу, что был слишком доверчив ему, злостью на того за вероломное коварство, и самое ужасное — личными сомнениями в правильности своих собственных деяний по отношению к Позвизду.
Будто в лихорадочном помешательстве наместник взревел, как раненный тур, замотал головой, что его русые волосы, до этого заботливо оправленные Евгенией, трепались по подушкам. Он успокоился, лишь когда молодая женщина, взяла его мохнатые щёки своими мягкими ладонями и удерживая большую, взъерошенную голову захватила его бражный взгляд своим нежным и всепонимающим.
— Он верный муж, хоть и честолюбивый. Он всегда служил тебе правдой, крест носит. Не мог он тебя предать. А вот ты напился до того, что твой разум сам на твоих ближников напраслину наводит.
— Властолюбец, обуреваемый гордыней! — не слушал вразумлений. — Он стал крайне разнуздан и чуя безнаказанность, задумал сотворить мерзкое предательство! — вдруг поднялся, усевшись на лавке и безумно выпучив глаза, выкрикнул размахивая руками, даже не заметив как саданул Евгению, что та, не отпрянь в сторону, верно растянулась бы на полу, полностью обездвиженная. — Клеветник и завистник! Он удумал написать князю жалобную грамоту с доносом на меня, что я присваиваю добро и тем наживаюсь чрезмерно, — с безысходностью, желая найти поддержки, уставился в нежно лицо Евгении, которая не обращая внимания на его безудержный нрав, выжидала, пока тот перестанет махать своими руками, не желая невзначай попасться под эти булавы второй раз.
Олег замолчал, но всё ещё яро пыхал, глядя на невозмутимую полюбовницу. Её глаза излучали безмятежность, они кстати всегда были таковыми, будто немного грустные и бесстрастно спокойные, большие, глубинные, схожие с небесным океаном во время затяжного дождя. Её алые губки-бантиком дрогнули, замерли на мгновение и растянулись, оголив ряд жемчужных зубов, а на щеках проступили задорные ямочки, от которых у Олега всегда занималось внутри. Вот и сейчас, воспалённый внутренним жаром, полянин начал затихать от разительной улыбки своей ненаглядной Евгеши, которая будоражила его и успокаивала одновременно.
— Он скоро вернётся и вы с ним на братнике всё обсудите, — Евгения пыталась его утишить и нежно пришикивая, понудила Олега вновь улечься. — Ты не сделал ничего предосудительного, сокол мой, чтоб Позвизд писал жалобную грамоту на тебя. Это верно злобный навет завистников, верно кто хочет вас рассорить. Да и Неждана, невестка твоя, мне ни разу не обмолвилась, чтобы Позвизд думал об этом. А мы с ней делимся и не такими секретами, — прикрыла сизые глаза, что тень от пушистых ресниц, похожих на крылья бабочек легла под ними. — Завтра я с ней поговорю. Спи, душа моя, утро вечера мудренее. Ложись, — вынудила того вернуться назад, а тот послушно выполнил её просьбу, бурча себе под нос:
— Завтра будет поздно… Военег послал к нему людей, чтоб отыскать грамоту, пока мой
