Анчутка - Алексей Малых
Да близко встал, что тепло друг друга ощущали. В глаза голубые, почти прозрачные, смотрит, красой девичьей любуется, а у той аж мурашками всё забегало, в животе всё разом дрогнуло.
— По нраву ли тебе подарок сей…
22. Лютая преданность
Вот и слободы остались позади, что звон кузнец был теперь едва различим, а ведь утром Сорока даже и не помышляла, что ей сегодня удастся убежать.
Приподнялась в стременах, вокруг себе прокрутилась и спустившись в пологий буерак, густо поросший осинами, схоронилась там со своим длинноногим напарником, а чтоб и вовсе себя не выказывать, понудила Лютика прилечь и сама к нему припала, тихо посвистывая да поглаживая его вспотевшую шею. Сорока не видела своих преследователей, только силуэты их коней.
Сколько они так с Лютиком лежали неизвестно, но одно точно, что погоня ушла в сторону, а дневное светило уже окунуло свой жирный бок за край небосклона.
— Вставай, милок, — шепнула Сорока рыща взглядом.
Послушный конь поднялся не торопясь, а прислушиваясь к своим ощущениям — хозяйка крепко держится в седле, значит не выпадет.
Зарысили вдоль буерака, прячась в кустах, свернули за поле, а там воля. Лютик, повинуясь своей хозяйке и показуя свою преданность, свою послушность и любовь, нёсся во все лопатки — ещё немного и от земли оторвётся, взлетит.
А Сорока боялась одного, что её догонят. Она даже не оборачивалась назад, страшась, что если увидит верховых следующих за ней, то это ощущение простора тут же улетучится. Пусть даже если её и настигнут, она не хотела расхолащивать это сладкое чувство, и наслаждалась им в полную силу — она как могла растягивала ощущение этой вкусной свободы, когда пространство кажется бескрайним, а ты что мошка в нём.
С треть годины неслись, что Лютик стал идти тяжело, опустил в стороны уши, а при шумном дыхании, от которого его бока сильно вздымались, издавал храп. Как бы не хотелось Сороке поскорее покинуть эти земли, она жалеюче верхового притомозила, пустив того лёгким бегом. Шли долго.
Уже стемнело. А послушный Лютик всё брёл куда-то без остановки, словно знал, что хозяйка не хочет возвращаться.
— Тебе нужно назад, — шепнула тому, спешившись.
А сама не торопилась расставаться, обнимала мощную жилистую шею, и слёзы текли, омывая её щёки, а тот гугукал, обнимая её в ответ да пытаясь головой уткнуться в грудь Сороки, как бы говоря: я тебя не оставлю.
— Иди назад, — в последний раз почесала его излюбленное место — осторожно так вокруг большого позвонка возле головы пальцем поводила — её Храбр всем приёмам обучил.
Нет лошади, у которой не нашлось бы такого места — одной холку почесть достаточно, а иную вдоль хребта прям драть нужно нещадно, а у Кыдана лошадь любила, чтоб язык чесали. Рот раскроет, язык вывалит, слюни текут. Умора! Тем-то Сорока и смогла её увести. Да, как назло, хану его любимая лошадь в тот день потребовалась — Храбра он так выпорол, что тот потом несколько дней встать не мог. Креслав тогда осерчал на Сороку — гонит её, а она слова не говорит, плётку принесла — мол, бей меня, как хан Храбра бил. Креслав плётку взял, её из вежи за шкирку выволок, замахнулся, чтоб ударить… А Храбр за ним следом ползёт — пару шагов он-то прошёл, да от слабости повалился ничком, за ноги своего наставника держит, за штаны того хватает, из последних сил вверх подтягивается, пытаясь плётку из руки выдернуть…
Вот и Лютый Лютиком стал от нежности. Она тем приёмом Лютика своим сделала, когда от убийцы пряталась. Тогда особо времени не было сдружиться, а сейчас аж весь вытянулся, голову запрокинув, губами шлёпает от удовольствия, взгляд поплыл — потешный. Сорока хохочет. А потом на Сороку заваливаться стал, в ответ её почесать хочет, любовь свою проявляя.
— Пора мне, — прощается нехотя. — Прости меня, но я одна идти должна, — от себя верхового отталкивает, несмотря на сговор вдвоём бежать.
Да и вместе бы с ним убежала, ведь обещала же, но обещала она и Федьке. Тот, когда ей одёжу свою принёс, так и сказал: " Смотри, Сорока, ежели с Лютым, что случится, Олег Любомирович меня розгами забьёт." И верно забьёт. Что князь, что хан, что наместник — едино.
Сорока к жеребчику прильнула, постояла так немного, вдыхая лошадиный запах, и, резко отпрянув, твёрдым шагом в неумолимом стремлении оставить такие родные, такие тёплые её сердцу земли — а ведь она только сейчас поняла, что здесь её вотчина, что ни смотря ни на что, ей здесь отрадно, хоть и боязно— направилась к лаве (бревна, перекинутые с одного берега на другой). А Лютый ту не отпускает, следом за ней идёт. Только если Сорока реку по лаве переходит, то Лютик за той в воду ступил.
— Уходи, — ему сказала, а потом приказно выкрикнула. — Уходи, не нужен ты мне больше!
А тот не верит. Смотрит на неё как растерянный жеребёнок, уши навострил, не поймёт, чего та его от себя гонит. Вроде и послушен ей всегда был и сегодня вёз её хорошо, не дёргался, повод не рвал, а она не довольна…
— Уходи, — сквозь слёзы кричит. В воду с лавы спрыгнула. По бокам того лупит. А потом уже и сквозь слёзы его гнать принялась.
Только тот ещё упрямее Сороки оказался. Не желает он с хозяйкой расставаться. Устав того гнать, Сорока на берег вышла, сидит, вся в тине перемазанная, да и в потрохах рыбных — анадысь здесь видно бабы из соседней веси рыбу чистили. Голову непокрытую в коленях спрятала — шапку обронила ещё на торжище— недолюшку свою оплакивает. Лютик бодается, поднять ту хочет, приглашает в седло сесть. Делать нечего, дальше вдвоём пошли.
В перелеске от двух верховых затаились. Несут галопом, стелятся, опираясь на передние и задние ноги. На повороте, ход не сбавляя, один заскользил, передние ноги в одну сторону, задние — в другую. Всадника своего потерял, благо тот под копыта ему не попал, да и сам кубарем не полетел, а мягко в стожок вошёл. К хозяину затрусил, тот на него орёт так, что Сорока сразу смекнула кто это.
Другой своего коня к Извору правит — то Храбр — сравнявшись, о чём-то перемолвился.
А Сороку зло берёт. Ах вот он как значит?! Опять вместе с Извором её ищет!
— В порядке я, — отвечает Извор, а сам
