Все проклятые сны - Паула Гальего

— Я многое повидал за годы практики, — заявил он с напряженным лицом. — Всё возможно, но… шансы малы, очень малы. В любом другом случае мы бы ампутировали уже давно.

Не знаю, была ли критика в его голосе на самом деле, или это было нечто, что вложила туда я; осторожно, очень осторожно. Это было семя, созданное из страха и презрения, которое будет расти среди корней уважения и чести, медленно заставляя их гнить.

Они позволили мне остаться там на всю ночь.

Я думала о настоящей Лире; о том, что она никогда не стала бы держать за руку больного друга. Думала о том, какие мы разные, и о том, что однажды эта часть меня, та часть, что остается рядом с близким человеком, должна будет умереть.

Элиан время от времени шевелился, во сне или в бреду кошмаров. Я следила за тем, чтобы стирать испарину с его лба, освежать чистой водой его лицо и шею и разговаривать с ним. Я делала это, даже когда у меня не осталось сил, даже когда у меня всё еще болело всё тело и каждая мысль давалась адским трудом.

Я не переставала говорить с ним до самого рассвета, пока не пришли некоторые инструкторы. Они лишь посмотрели на него мгновение издалека. Врач объяснил им ситуацию, и они дали разрешение на ампутацию. Не все проголосовали «за».

Медсестры вывели меня оттуда, чтобы подготовить Элиана.

Я помню эти часы, следующие дни, как продолжение пытки. Бреннан позволил мне пренебречь обязанностями, тренировками и занятиями, чтобы отдохнуть. В любом случае, я была не в состоянии этого делать. Я пыталась спать, есть, мыться… оставаться живой, держаться; но делать это было сложно, когда мое сердце лежало на кровати рядом с Элианом.

Ему не становилось лучше. Несмотря на ампутацию, лучше не становилось. Он даже не проснулся. Лихорадка была слишком высокой, а успокоительные, которыми его пичкали, — слишком сильными.

Я не видела ампутации; никто из нас троих не видел.

Когда мы пришли увидеть его снова, когда надежда еще была вариантом, мы в оцепенении уставились на впадину, проваливавшуюся под одеялами там, где должна была быть его нога.

После этого всё происходило со скоростью, которую трудно постичь. Часы тянулись медленно и одновременно нет; минуты превращались в часы, а часы — в секунды. Было сложно.

Ему не повезло продержаться три долгие недели.

Потом он умер.

Леон пришел на одно из моих занятий, чтобы сказать мне. Он постучал в дверь, прерывая нас, и, когда я увидела, кто это, я всё поняла.

Я успела вовремя, чтобы попрощаться; на последний вздох.

Я никогда не узнаю, был ли он в сознании, слышал ли он как-то, как Алекс говорил ему, что любит его, или слышал, как плачет Леон. Я хочу думать, что слышал, что он чувствовал мою руку, держащую его, возможно, как во сне, и что, несмотря на боль и беспомощность, на которую его обрекли, он чувствовал нашу защиту до самого конца.

Его последними словами была мольба или приветствие. Я никогда этого не узнаю. Сквозь приглушенные рыдания и тяжелые вдохи Элиан позвал свою маму, и я пообещала ему шепотом, что скоро он её увидит, хотя наша религия и утверждала, что рожденные от магии будут вечно скитаться во тьме.

Это был последний раз, когда мы были все вместе.

Глава 7

Любой мог бы подумать, что смерть Элиана вернула нас к реальности: к той, где не имело значения, кого мы любим, ведь мы должны были быть готовы потерять их всех, потерять самих себя.

Возможно, так и случилось с Леоном, который покинул ту больничную палату раньше всех и отсутствовал несколько дней, почти не разговаривая, не шутя, не подначивая нас… Он ограничивался тем, что ел, спал, существовал.

Со мной и Алексом всё было иначе.

Мы вышли из той комнаты, держась за руки. Стежок за стежком мы сплели надежную сеть поверх шрамов, поверили, что строим мир, где никто не властен над нашими чувствами. Мы осознавали, что идем по тонкому льду. Приход весны принесет с собой оттепель, но никому из нас не было дела до того, что мы провалимся в воду, потому что мы были вместе.

Смерть Элиана всё еще будила меня кошмарами по ночам, когда нам сообщили, что приближается день выбора того, кто заменит настоящего Алекса, и я начала спрашивать себя, действительно ли придется прощаться с кем-то еще.

У меня не хватило духу спросить его об этом, пока он не проиграл, пока мы не узнали, что для главной миссии выбрали другого, а его вскоре переведут на второстепенное задание в Королевстве Львов.

Дни с тех пор стали странными: обратный отсчет перед прощанием с жизнью, которую мы знали. Оставались только Леон и я, его финальное испытание тоже было не за горами. В конце концов, я останусь последней. Лира росла, и её судьба стать женой наследника была всё ближе. Вскоре её заменят, а я останусь одна, пока кто-нибудь не решит мою судьбу, наградив ролью Лиры или приговорив меня больше никогда не быть никем.

В тот день я настояла на том, чтобы выйти за стены, оставить позади маленькое кладбище цитадели, где покоились столь многие из нас, и углубиться в лес.

Мы занимались любовью в тени. До сих пор помню, как солнце просачивалось сквозь ветви деревьев и разливалось по его скулам, ключицам, губам.

Я осмелилась заговорить позже, когда Алекс прижал меня к себе так крепко, что я чувствовала его дыхание в своей груди, а его пальцы начали лениво выводить узоры на моей спине.

— Почему мы должны оставаться? — спросила я. — Что ты имеешь в виду? — спросил он. Его ласки всё так же спокойно скользили по моей обнаженной спине.

— Скоро ты перестанешь носить это лицо, — прошептала я и провела пальцами по его подбородку. — Ни эти глаза, ни этот нос, ни эти губы больше не будут твоими.

Алекс убрал мою руку. — Мне всё равно, кем мне придется стать. — Он сделал паузу. Заколебался. — А тебе будет не всё равно?

В его серо-зеленых глазах я увидела вспышку боли.

— Разве то, что я думаю, имело бы значение? — спросила я, возможно, слишком жестко. Я знала, что он хотел услышать. Знала, что он хотел услышать, что я буду любить его в любом обличье, но не могла этого сказать. — Когда ты примешь эту личность, мы больше никогда не увидимся.

Алекс отвел взгляд. Его глаза остановились на маленьком клочке неба,