Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

— Тебе что, старого тряпья жалко? — поинтересовалась я, поражаясь, сколько яда вместилось в эту юную особу.

— Светлана, веди себя прилично, — одернула ее мать и тут же объявила, словно приговор зачитала: — Раз разум твой ясен и ты всё понимаешь, переходишь под опеку будущей свекрови. Воспитанием твоим отныне занимается Софья Николаевна.

С этими словами она поднялась с кресла, взяла дочь за руку и, гордо вскинув голову, направилась к выходу.

Следом за ней, не проронив ни слова, поднялась с дивана ее невестка. Бросив на меня взгляд, полный презрения, словно я была жалким насекомым, она последовала за ними. В комнате остались мы втроем.

Михаил явно скучал. Достав из кармана баранку, он тайком откусил от нее кусочек и тут же спрятал обратно в потайное место, словно боялся, что ее от него отберут.

Софья Николаевна впилась в меня ледяным взглядом, обжигающим хуже огня, а затем, с деланной задумчивостью, произнесла:

— Завтра мои девочки с учебы приезжают, будешь вместе с Глафирой им прислуживать. Заодно и манерам научишься.

В памяти тут же всплыл разговор с Глафирой. «Алена и Василиса, девицы тринадцати и пятнадцати лет от роду, — говорила она, — капризнее Светки в сто крат, настоящие юные ведьмы!»

Неожиданный вираж в моей судьбе. И ведь не поспоришь. Никаких прав у сироты нет, и заступиться некому. Был бы барон дома, может, он и сказал свое слово, а так…

Глава 7

Горький хлеб

На следующее утро после моего разоблачения Глафира проскользнула в мои покои, словно тень, крадущаяся в предутреннем сумраке. На цыпочках, словно каждый звук мог выдать ее присутствие, она приблизилась к моей кровати и едва слышно прошептала: — Ваше Сиятельство… Просыпайтесь, пора браться за работу. А то Софья Николаевна будет гневаться, прикажет еще выпороть вас. Уж больно она легка на расправу за непослушание.

Я давно уже не спала, но притворялась спящей, наслаждаясь последними минутами покоя.

— Я уже проснулась, — прошептала я в ответ, сладко потягиваясь. Открыв глаза, я встретилась с ее встревоженным взглядом. — А завтракать я разве не буду?

— Велено кормить вас на кухне вместе со слугами, — пролепетала девушка, боязливо озираясь по сторонам.

— Боярыня, должно быть, решила еще больше меня унизить, но она не понимает одного: мне все равно, где и с кем разделять трапезу. Слуги — такие же люди, как и я, — произнесла я, поднимаясь с постели.

— Напрасно вы так, — возразила Глафира, с проворством опытной горничной заправляя постель. — Мы люди подневольные, тёмные, зависим от барской воли, от их прихоти да настроения. Меня вот высечь велели за то, что о вас не доложила. Не заступись Михаил, не стояла бы я сейчас перед вами. У Остапа силища несусветная, от одного удара кнутом кожу как ветром сдувает.

— Добрая ты, Глашенька, только должна понимать, что у вас с Михаилом будущего нет. Пока барин молод, отец его терпит тебя рядом, а как возмужает — мигом невесту по чину сыщет.

— Да всё я понимаю… — Девушка замолкла, резко обернулась, и ее длинные, пушистые, словно лисий хвост, рыжие ресницы дрогнули. В зеленых глазах застыло недоумение. — Так зачем же ему невесту искать, коли Петр Емельянович вас сосватал?

— Да я и не против его планов, пусть мечтает. Только вот за Михаила замуж не выйду, да и думать об этом мне рано. Сначала учеба, а потом сама свою жизнь строить буду, — бросила я на ходу, скрываясь в ванной, а в спину мне донеслось недовольное ворчание.

— Ох, смелая вы, ваше сиятельство. Кровь княжеская, положение высокое, вам и слова не скажут. А меня коли выгонят, куда я пойду, горемычная?

В словах Глаши была горькая правда. Не в том я положении, чтоб перечить. Приходится глотать все прихоти сильных мира сего.

Агафья работала поварихой в семействе Соловьевых тридцать лет. Была она женщиной миловидной, полнота ее ничуть не портила, а скорее вызывала улыбку. Она с материнской заботой подкладывала мне лакомые кусочки, пока я уплетала манную кашу. Смотрела на меня, придерживая у глаз накрахмаленный белый фартук, украдкой вытирала выступившие слезы и тихо приговаривала: «Бедная сиротинушка, и приголубить некому. Совсем одна в этом свете. Что ж это за сердце надо иметь, чтоб такую кроху заставлять прислуживать! Куда только Пресвятая Матерь Богородица, заступница наша, смотрит…»

Я молча внимала ее словам, отламывая кусочек душистой, усыпанной маком булочки и запивая глотком парного молока. В голове роились мысли: послать ли Софью к черту или все-таки покориться ее воле? Как наводить порядок в комнатах, я представляла себе лишь смутно. Пару раз мельком видела, как это делала Глафира. В моей прошлой жизни такими пустяками не утруждались. В каждом доме царили сложные системы: тонкая настройка температуры, кристальная очистка воздуха и всепоглощающее поглощение пыли. Никаких громоздких перин, огромных подушек и смятого постельного белья не существовало. Кровать, скорее, уютная ниша, ласково повторяющая изгибы тела и чутко регулирующая температуру. Ежедневная паровая очистка была заложена в программу, избавляя от лишних забот. О еде я тоже не беспокоилась и никогда не утруждала себя готовкой. Все можно было заказать одним движением руки. Единственное отличие — наша пища не знала животного и растительного происхождения, она взращивалась высокими технологиями.

Поблагодарив Агафью за сытный завтрак, я выпорхнула из ее владений, где жарко пылала печь, позвякивали кастрюли и витали дразнящие ароматы. В доме уже кипела жизнь: слуги сновали туда-сюда, бросая на меня любопытные взгляды. Весть о том, что княжну заставили прислуживать дочерям Софьи, облетела дом с быстротой молнии. Томиться в ожидании их пробуждения не было никакого желания, и я, не мешкая, направилась на улицу. Хромус, словно из ниоткуда, возник у меня на плече, сладко зевнул и потерся мордочкой о щеку.

— Я тоже рада тебя видеть, — прошептала я, нежно поглаживая его бархатные ушки.

Выйдя на просторную веранду, я увидела Михаила, восседающего на крыльце. Этот здоровенный увалень, казалось, не нашел занятия увлекательнее, чем ковыряться в носу, созерцая утренний туман, лениво ползущий по полю. Юноша предавался этому занятию с каким-то непостижимым наслаждением, и во мне невольно пробудилось желание подойти и отвесить ему смачный подзатыльник.

— Хромус… друг мой… а отвесь-ка леща этому пятнадцатилетнему верзиле. Зверек, словно выпущенная стрела, сорвался с места и, извиваясь гибкой лентой, метнулся