Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

— Не знаю, — промолвила я задумчиво, прижимая к груди книгу, словно она могла ответить на этот вопрос. Слова Хромуса отозвались в сердце лишь зыбкой тревогой. — Боюсь, если обращусь с этим вопросом к Анатолию Радионовичу, это лишь подстегнет грязные пересуды. Нельзя забывать, какая участь постигла семейство Распутиных.

Хромус, вновь приняв мой облик, побрел заниматься уборкой, а я, взобравшись на подоконник, раскрыла потрепанный том «Первые шаги по целительству», достала из кармана кусок хлеба и, надкусив его, погрузилась в изучение азов врачевания. Сомнения грызли: верно ли я поступаю, углубляясь в тайны человеческого тела? Может быть, мой резервуар света еще не раскрылся полностью, и я слабый маг-водник? Но, разрываясь между одним даром и другим, я отчетливо осознавала свое истинное призвание: исцелять.

Глава 8

Разбор полетов выявил крошечный прокол

Третий день Хромус вместо меня выполнял распоряжение Софьи и ее дочерей, а я оккупировала личные покои, которые теперь приходилось убирать самой. Хотя в этой обязанности крылась свобода от незваных гостей. Раскинувшись на кровати, я погрузилась в лабиринты человеческой анатомии, и уже первые страницы озарили меня пониманием: биология и анатомия — близнецы в стремлении постичь суть живого.

Анатомия, словно скульптор, лепящий форму, исследует строение тела, организмов и их частей, проникая глубже тканевого уровня. Она не только созерцает внешний облик, но и препарирует внутреннюю форму и структуру каждого органа, входящего в этот сложный ансамбль.

Биология же, в свою очередь, раскрыла мне когда-то иные горизонты: клеточная теория, провозглашающая клетку основой всего живого, фундаментальные механизмы и химические процессы, единообразные во всех клетках. Теория генов — здесь даже непосвященному известно о кодировании наследственности в ДНК, эстафете, передаваемой из поколения в поколение. И, наконец, гомеостаз — таинственный дирижер физиологических процессов, поддерживающий незыблемость внутренней среды организма.

Первая глава анатомии раскрывала тайны покровного слоя человека — кожи и слизистых оболочек, этого живого барьера, оберегающего организм от натиска внешних угроз и внутренних бурь.

Внешние угрозы окружали со всех сторон. Мозоли на руках кровоточили, тонкая пленка запекшейся крови лишь дразнила ноющей болью. Любые попытки залечить их оказывались тщетными.

Я погрузилась в анатомию кожи, изучила наизусть три ее слоя: эпидермис, дерму и гиподерму. Узнала об их функциях: защите от внешних воздействий, терморегуляции, выделении продуктов обмена и даже дыхании. Теперь я пробиралась сквозь чащу патологий кожи, анализируя инфекции, аллергические реакции, аутоиммунные заболевания и даже касаясь генетических болезней, словно путник, забредший в мрачный лес.

— Да-а, — протянула я, и в голосе сквозила безнадежность, словно дальше и правда только мрак.

Первые впечатления о магии были сродни зачарованному сновидению, но реальность оказалась куда прозаичнее: «Чем дальше в лес, тем дремучее», — кольнуло в сознании. «Тут голова нужна, как целый альянс ученых мужей», — пробурчала я, переворачивая страницу учебника. Шевеля губами, прочла: «Опорно-двигательная система». И тут же погрузилась в хитросплетения скелета и прикрепленных к нему мышц.

Из обрывков чужих речей я поняла, что девочка, чье тело стало моим новым пристанищем, страдала от слабоумия — недуга, перед которым целители этого мира были бессильны, как, в принципе, и в моем прошлом мире. Отсюда следовал странный вывод: мой разум, казалось, был практически девственно чист, словно пустой холст, готовый принять любые краски. Иногда знания впитывались с поразительной легкостью, словно губка, жадно вбирающая влагу. Но порой я словно проваливалась в зыбкое болото. Мысли становились густыми и вязкими, словно патока, каждое движение давалось с усилием, и даже дыхание становилось тяжелым. А потом внезапно плотина словно рушилась под напором, и я запоминала каждое слово, каждую букву, словно прожигала их каленым железом в памяти. Странный, необъяснимый феномен. Но спросить было не у кого, и я, затаив дыхание, углубилась в изучение… пищеварительной системы.

— О-о-о, — проныл Хромус, вваливаясь в покои в моей личине. Он представлял собой жалкое зрелище: ноги волочились, руки безвольно повисли, спина согнулась под бременем невыносимой усталости, а на лице застыла вселенская скорбь. — О-о-о, — повторил он, словно выдыхая саму душу. — Моя истерзанная нервная система воет под натиском этих трех фурий. Две худосочные мегеры, соревнуясь, осыпают меня поручениями, а эта сиськастая ведьма заставила бедного Хромуса вылизывать пыль под каждой кроватью в этом проклятом особняке.

Я перебралась на самый край кровати, примостившись бок о бок со своим двойником.

— Прости… Я не учла, что и ты можешь изнемогать от этой работы не меньше меня, — прошептала я, и в голосе звучала искренняя вина. — Твоя пытка подошла к концу…

— А у тебя что, уже стерлись кровавые полосы с ладоней? — он встрепенулся, а в его глазах затеплилась робкая надежда.

— Еще нет, — в моем голосе плескалась безысходность. — Но ты ведь тоже не из стали.

— Вот еще, — проворчал он и, обернувшись юрким зверьком, забегал по кровати. Взволнованно и умилительно взмахивая крохотными хвостом и лапками при каждой фразе, он словно дирижировал своим возмущением. — Эти гнусные издевательства должны прекратиться! Может, обратиться в чудовищного монстра и прогнать этих сухопарых мегер по всему поместью? Упадут в обморок от ужаса, их унесут в комнаты, и дело с концом… Хотя нет, — надулся он, словно маленький обиженный божок. — Замучают жалобами и мольбами. То им будет нестерпимо жарко, и придется стоять над ними, обмахивая опахалом, то вдруг подскочит температура, и тогда на их пустые головы нужно будет укладывать ледяные компрессы… Нет, это не выход. Может, напустить на них проклятие несварения желудка? Зверек замер, мордочка его озарилась внезапным откровением, а в глазах заплясали искорки предвкушения.

Я тихонько хихикнула, подхватила его на руки и, прижав к груди, принялась нежно покачивать, переполненная радостью оттого, что у меня есть такой бесстрашный друг.

— И где ты набрался таких словечек? — поинтересовалась я.

Порой Хромус выдавал такое, будто только что сошел с корабля в порту. Сама не знаю, где я это выражение услышала, но сейчас оно почему-то пришлось как нельзя кстати.

— Да что ты понимаешь! — возмутился он, вырываясь из моих объятий и возобновляя свою царственную поступь по кровати. — Я, между прочим, в разломы хожу, с охотниками общаюсь. А они, знаешь ли, народ прямой, иногда такое загибают, что у меня уши в трубочку сворачиваются! И знаешь, какие у них любимые темы? — Он замер, вытянувшись по стойке «смирно», и, увидев мой отрицательный