Каменное сердце - Светлана Бернадская
Обернулась.
— Что застыл? Иди сюда, здесь теплее.
И Талгор послушно подошел ближе. Остановился за спиной у Хелмайн и даже отважился обхватить ладонями ее талию, линии которой отчетливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки.
Но Хелмайн мягко вывернулась, повернулась лицом. Принялась деловито раздевать теперь уже Талгора — кожаная безрукавка, ширoкий пояс с перевязью, верхняя шерстяная рубаха, а затем и нижняя.
Хорошо, что до ужина он успел наведаться в общую баню, и от него не разило потом после суматошного дня.
— Повернись, — скомандовала она и мягко надавила ладонями на плечи.
Талгор опустился на мягкую медвежью шкуру. Хелмайн сунула ему в руки исходящую паром кружку.
Он отпил и закашлялся. Горячо и пряно, но слишком крепко. Неужели Хелмайн пьет такое?
За спиной послышался сдавленный смешок. Талгор невольно напрягся, но его кожи вновь коснулись прохладные пальцы — и он замер, не зная, что следует делать дальше.
Разве что… подчиниться?
Хелмайн принялась разминать его плечи. Уверенно, со знанием дела, то с силой надавливая на болезненные места, то cмягчая боль ласковыми поглаживаниями. Талгор, не понимая, за что ему такое счастье, постепенно разомлел, уронил голову на грудь, подставляя неожиданно сильным пальцам жаждущую прикосновений шею.
Не зря. Умелые руки Хелмайн дарили настоящее наслаждение. В какой-то момент он не сдержался и тихо застонал от удовольствия.
— Пей, — хмыкнула она из-за спины. — Ты слишком напряжен, тебе и впрямь следует расслабиться. У тебя завтра трудный день.
Талгору пить эту жгучую дрянь не хотелось, но и ослушаться он не посмел. Сделал глоток, поморщился. В голове зашумело.
— Почему трудный? Завтра же праздник. Мне уже рассказали, что завтра весь день люди славят хранителей, и поэтому — никакой работы. Жаль, что и прогулки запрещены: Кйонар расстроился.
Пальцы Хелмайн, успевшие спуститься ему на спину, на миг замерли. А затем впились в кожу над лопатками особенно сильно — Талгор даже вздрогнул от боли.
— Все дети нетерпеливы. Ничего, переживет один денек без прогулок.
— Это верно, — улыбнулся Талгор и закрыл глаза, вновь ощутив поглаживания на плечах. Пальцы Хелмайн осторожнo подбирались к шее. — В детстве я был таким же.
Легкое дыхание коснулось его виска, а мягкий вкрадчивый шепот прозвучал у самого уха.
— А я ведь ничего не знаю о твоем детстве, Талгор. Расскажешь?
И палец уверенно скользнул у шейного позвонка, нажимая и больно, и в то же время сладко. Внимание рассеивалось, Талгор поймал себя на том, что ему трудно удержать в голове хотя бы одну связную мысль.
— Детство… и сам толком не помню. Я рос сиротой.
Он кожей ощутил, как Хелмайн напряглась за его спиной. Но продолжала разминать его плечи и шею, подбираясь к особо чувствительным точкам на затылке.
— В самом деле?
Талгор с трудом разлепил тяжелые веки. И cтыднo признаваться, и язык почему-то заплетается, но правда слетела с губ сама сoбой:
— От меня… тоже избавились. В детстве.
А пальцы Хелмайн цепко впились в шейные позвонки.
— Ах, вот как? — голос Хелмайн за спиной звучал размыто, зыбко, словно во сне. — Забавно. В тебе, оказывается, течет порченая кровь. А я-то все думала, как же так. Как же так вышло, Талгор, что и ты стал предателем?
Обида пронзила насквозь все его естество. Захотелось ответить, но с губ сорвалось лишь невнятное мычание. Захотелось сбросить с себя эти ласкающе-карающие руки, развернуться и сказать ей в лицо, что она ошибается.
И он обернулся, но увидел почему-то не Хелмайн.
…Лицо снежного хекса плывет и меняется — почти невозможно смотреть в провалы его глаз.
Да и не нужно. Маленькому Талгору велено смотреть на каменную плиту, где перед ним положили красивый, переливающийся всеми цветами небесного сияния самоцвет — и невзрачное, сморщенное семечко, чем-то отдаленно напоминающее высохшее сердце.
От него требуется выбрать что-то одно.
Другие дети шептались о том, что правильный выбор очевиден. Это семечко — злое, запретное. Возьмешь его, и в тебя сунут его вместo сердца, и оно пустит корни внутри, и ты сам превратишься в дерево.
Все дети, которых он знал, выбирали самоцвет — и продолжали жить дальше. И даже становились чем-то похожими на богов: сильные, выносливые, устойчивые к холоду, не знающие жалости, слабостей и слез.
Талгору ужасно не хочется превращаться в дерево. Но и самоцвет вместо сердца заполучить тоже не хочется. Наверное, это больно.
— Ну же, малыш, — раскатистый голос хекса звучит почти ласково. — Сделай выбор.
Можно, наверное, не выбирать ничего. Но Талгору боязно: что, если хекс рассердится и превратит его в каменный столб, которых полно здесь, в заснеженном лесу?
И Талгор решается. Сухое семя выглядит безобидно, а самоцвет кажется холодным, злым и вовсе не таким уж красивым. Но ладошка неуверенно накрывает именно его.
Лучше жить с камнем вместо сердца, чем превратиться в дерево.
Ведь так?
Хекс вздыхает разочарованно. А затем мелодично бубнит непонятные слова, чертит на коже волшебную руну и рассекает грудь Талгора острым ножом.
О, это больно! Невозможно вздохнуть, лишь глаза от боли и ужаса выкатываются из орбит. Хекс сжимает кусочек окровавленной плоти, несколько капель крови роняет на семечко. Оцепеневший Талгор бездумно смотрит на то, как оно напитывается кровью, увеличивается в размерах и обретает кроваво-красный цвет. Но отвлекает холод в груди, и боль вдруг исчезает, оставляя лишь ледяное спокойствие.
— Хм-м-м, — протягивает хекс, задумчиво глядя на ожившее, набухшее oт крови семечко. И говорит кому-то за его спиной, кого Талгор не видит: — С этого — глаз не спускать. Возможно, его кровь и есть наше спасение.
И Талгору становится страшно. В груди все еще холодно, но вторая, живая пoловинка сердца все ещё там, внутри, трепыхается и сжимается от страха.
Значит, им нужна его кровь?
Εго хотят убить!
Надо бежать. И как можно быстрее.
* * *
Вид бесчувственногo Талгора, привязанного к столбу, должен был вызывать злорадство, но почему-то не вызывал. Хелмайн скручивало от внутренней боли — так, будто в ее собственное сердце вонзили нож и несколько раз провернули. Каждый вздох давался с трудом, слезы то и дело наворачивались на глаза, и она смахивала их украдкой, досадуя на то, что Мелв с Ивером топчутся рядом, не торопясь уходить. А ведь людям в такую ночь находиться в лесу, да еще у самого жертвенника, смертельно опасно: снежные хексы, обретя человеческий облик, затащат их пировать с